Русская критика

Я обещала вернуться к В.Сигареву — одному из представителей нынешней новой драмы, которого сегодня ставят часто, и пьесы которого не раз получали премии. На иркутский фестиваль его «гипнотический сеанс в двух действиях» «Детектор лжи» привез театр драмы и комедии на Камчатке. Некоторые критики, приглашенные на фестиваль, спектакль хвалили в том смысле, что он получился ярким, и даже словно бы лучше и аккуратнее, чем само сочинение драматурга. Другие вели речь больше о драматургии, чем о спектакле. Поскольку Сигарев сегодня стоит на «передовых рубежах» новой драмы, то естественно попытаться понять — что же защищается на этих рубежах, какое «новое слово» говорит нам молодое поколение драматургов? Собственно задача такого понимания — одна из важных для иркутского вампиловского фестиваля. И совсем не случайно разговор о современной драме закончился решительными действиями: в Омской драме открывают вновь лабораторию драматургии, о том же, о собирании и воспитании драматургической русской школы, размышляют и в Иркутской драме. Ведь от того, какой она будет, зависит самым прямым образом и будущее самого вампиловского фестиваля, его качественный уровень.

В.Сигарева кто-то на дискуссии о современной драматургии щедро одарил, назвав «продолжателем традиций Вампилова», с чем трудно согласиться. Масштаб человека у Вампилова и в «Детекторе лжи» принципиально различен, а качество языка — просто несопоставимо. Корявый, неправильный и примитивный язык сигаревских героев при всех оговорках, что это — якобы «живая речь», слышится мертво-книжным. Когда-то Станиславский говорил, что буквально грязная тряпка на сцене ничуть не добавит никакого правдоподобия и жизненности — настоящему художнику все равно будет нужен образ грязной тряпки. У Сигарева наоборот — язык берется в своем простейшем назначении — в основном язык бранный, слова низко-оскорбительные, хамские. Его герои (муж-алкаш, и жена-санитарка — из «низов» общества) едят поедом друг друга давно и привычно, но и ловкий театральный трюк с гипнотизером (под гипнозом оба они «говорят правду) ничего никогда не изменит, несмотря на оптимистический финал — гипнотизер запрограммировал их на все хорошее («любите друг друга»). Вообще «хорошее» у Сигарева категорически невозможно и не нужно, выглядит резонерством, так как собственно почвы для этого «хорошего» нет никакой.

Вампиловские пьесы можно читать и перечитывать, обдумывая много раз, находя все новую и новую глубину в воплощенной им жизни на сцене. Сигаревскую пьесу читать скучно — в ней преобладает бытовой план, в ней чернушен не только быт, но и человек принципиально-отвратителен («скатинюга, паразит, тварь ползучая, изверг, фашист, скотина, гад» и т. д. — говорит жена о муже, а у нас нет оснований считать, что он не таков, как, впрочем, и о ней говорится примерно тоже самое). Такой театр сегодня принято называть «театром социального жеста», который якобы нам напоминает, что «состоим» мы «не только из любви, но и из желчи… зависти», что «занимаемся мы» и политикой, и сексом (в равной степени). Но никакого убедительного радикализма, никакой провокативности (чем хвастается современный театр, определяя сущность спектакль в виде слоганов — «секс и патриотизм», «секс, деньги, политика») я тоже не обнаружила в сигаревской пьесе. Играй ее хоть прямо — как «протест», или, перевернув на голову, — откровенно невсерьез, сверхтеатрально, будет все тоже — очень удешевленное представление о человеке. И это — болезнь современной культуры вообще, так что Сигарев просто идет в многочисленной толпе «новых художников», делая, в сущности, «что и все». Странно, но разговоры о «свободной личности» в основном ведутся в русле артикуляции табуированного: показывают «сцены в туалете», где на стенах герои «рисуют члены» и считают это выражением «новой правды»!? Выводят на сцену героев, как Сигарев, инфантильных или архиагрессивных до полного кретинизма и считают это вершиной психологизма. Конечно же, есть в человеке и физиология, и много в нем гадостного, но все же «гадостное в человеке» не то же самое, что «мерзость человека» как такового. Последнее утверждение («человек — нижтожный гад») и является самой отвратительной клеветой на человека. И потому именно на вампиловским фестивале невозможно принять прозвучавшее чье-то утверждение, что «постоянный суд над собой разрушителен для человека». Как может быть «разрушительно» нацеленное действие на понимание себя самого? на мир, что тебя окружает? Разве не тем ли «болел» сам Вампилов, в поисках подлинного в человеке, в поисках победительной силы веры в красоту и изначальное благообразие человека?

Да, конечно, всякое новое поколение в театре чаще всего начинает со спора с предшественниками — но в сигаревской драматургии я не обнаружила ничего нового в сравнении с драматургией «новой волны» начала 90-х годов XX же. Все та же симпатия к маргинальности, все то же акцентирование абсурдности мира, все то же внимание к «низовому» сознанию и инстинкту. Повседневность и быт по-прежнему описываются как «ужасные», а сама жизнь представляется достаточно бессмысленным движением по кругу. Человек, как тогда, так и теперь погибает, умирает, исчезает или просто избывает свою жизнь совершенно не осознав себя — «для него пусты небеса и пустой оказывается душа»…

Мне кажется, что на иркутском фестивале все равно поняли, что сигаревской и иной бытовой драматургией не пробить дорогу к подлинному разговору о современном человеке — просто уже всем надоело решать «проблему человека» через разрушение человека. Правда, театральных деятелей, которые хотят «взяться за пистолет» при слове «духовность» за последнее время не убавилось. Антикультурные технологии, судя по всему, работают в усиленном режиме, если законодателей театральных «тенденций» все еще преследует миф, что «духовность» — это «ключевое» советское понятие, и нужно этой самой «духовности» противопоставить жесткую «реальность»; нужно находить свою театральную выгоду в том, что нынче книг не читают, а потому и не знают, чем заканчивается «Женитьба» Гоголя! Зритель, говорят нам, не интеллигентен и малограмотен, зато он активный, познал взлеты и падения в «своем частном бизнесе», узнал вообще и о «предательстве», и об «искушении». И все же, если в драматургию придет человек, который будет «в ладу с реальностью», который сумеет устроить собственную жизнь (такой будет, ух, конкретный!) в отличие от нынешних чернушных инфантилов, — все же принесет ли такой человек-герой всем нам новую правду, как когда-то смог это сделать Александр Вампилов? Не знаю. Ведь для Вампилова духовность не была только «советским мифом» — он искал такого, обремененного ей, человека.

Не будет у Иркутского вампиловского фестиваля легкой судьбы — да и не нужна она тем, кто намерен всерьез смотреть на свою «жизнь в искусстве». Самое, на мой взгляд главное, что приглашенные на последний фестиваль спектакли, вызвавшие разговоры и споры, не просто учили нас культуре несогласия, но и позволили понять: чем больше удовольствий, чем выше степень их доступности человеку — тем больше утрачивается свежесть чувств и искренняя жажда жизни. Чем стремительнее празднуем мы успехи технологического прогресса — тем более стандартизируется и шлифуется ум человека. Все, что создавалось для человека, этого самого человека и придавило. Вот и театру все равно придется выбирать — оказывать ли «услуги», встраиваясь в рыночное богатство товаров, или защищать этого самого человека — его высокое место в мире? Ведь никакие политические и международные учреждения не решат внутренних проблем человека — а вот театр может: публика, какой бы новой и искушенной не была, все равно идет в театр, чтобы и как сто-двести лет назад избывать в нем свои боли и обретать радость. А потому Иркутский фестиваль просто обязан быть, — обязан накапливать опыт постановок вампиловских спектаклей, чтобы не исчезала в искусстве драмы высокая мерка.

РАЗДЕЛ IV

ТРАДИЦИЯ — ЭТО АКТУАЛЬНО! НАША ЗОЛОТАЯ СЛАВА

Связующая в род