Об антологии Алана Беннетта

Джон Бетджемен (1906–1984) — может быть, самый английский поэт из своих современников. Певец Лондона и его окрестностей, пламенный защитник старинной архитектуры, автор телевизионных передач на краеведческие темы. Его стихи, пишет Алан Беннетт, вызывают мгновенный отклик, это поэзия узнавания («топофилия», по выражению Филипа Ларкина). Но что тут делать переводчику? Если говорить конкретно о лондонских стихах Бетджемена, насыщенных топонимикой и локальным колоритом столичных пригородов, то они принципиально непереводимы как раз по этой причине: поэт жмет на клавиши, а отклика нет, звука нет. Так бывает с поэзией названий. Возьмем такой пример — «Гимн московскому метрополитену» Александра Аронова, его концовку:

           Само метро на что похоже?

Сойди под город, и, скользя,

Сейчас, пока еще ты можешь,

Закрой, чтобы открыть, глаза.

Мудрейший, со своей авоськой,

Безумный, со своей тоской,

Закрой на «Электрозаводской»,

Открой на «Автозаводской».

Как это перевести на английский? Shut your eyes at Electrozavodskaya, Open them at Avtozavodskaya? Для англичанина это настоящая абракадабра. И что делать с этими говорящими рифмами: авоськой — Электрозаводской, тоской — Автозаводской?

Лишь когда топография малость потеснится и уступит место лирике и непосредственному переживанию, можно надеяться на успех перевода. Например, вот это, рисующее будничное утро в Кэмден-Таун:

Женщины перед работой

В трубах газовых колонок

            Ветры осени гудят,

Женщины в горячих ваннах

            Перед службою сидят.

Струи пара из отдушин,

            В кранах булькает вода.

Мчатся с грохотом сквозь Кэмден

            Утренние поезда.

Раннее похолоданье,

            Георгинов яркий тлен.

Ванные, как голубятни,

            Виснут выступами стен.

Там, под люком потолочным,

            Под порывом сквозняка

Женщины перед работой

            Мокнут, глядя в облака.

О, понежьтесь, дорогие,

            Вверьтесь краткому теплу!

Ждет вас одинокий завтрак

            И троллейбус на углу.

Всегда сочувствующий людям на низших ступенях социальной лестницы, Бетджемен может быть саркастичным и едким, когда дело касается средних и высших ступенек этой лестницы. Вот характерный пример из антологии Беннетта. Стихотворение датируется 1936 годом.

Смерть короля Георга V

Новый король прибывает в столицу на самолете…

Из газет

Крыла убитых вальдшнепов и уток

            На небо душу короля несут;

В альбомах марки в темноте теснятся,

            И сохнут без хозяина, и ждут.

Его глаза голубизны небесной

            Уж больше дичь в кустах не различат;

Часы у стариков в пустых гостиных

            Все громче, все настойчивей стучат.

И смотрят старики у самолета,

            По чину выстроясь и старшинству,

Как молодой король — в пальто, без шляпы —

            Спускается по трапу на траву.

Уистен Хью Оден (1907–1973) — безусловный лидер среди своего поколения (к которому, между прочим, принадлежал и Бетджемен, будучи лишь на несколько месяцев старше). Его первая книга стихов была опубликована в 1930 году Т. С. Элиотом в издательстве «Фейбер энд Фейбер». Творчество Одена делится на две половины — до переезда в 1939 году в США и после. В антологию он взят с некоторыми оговорками; его стихи не вполне удовлетворяют критерию быть мгновенно понятными и доступными. Еще в общем предисловии Алан Беннетт жалуется, что «многое у Одена для меня — темный лес» («I am all at sea with much of Auden»). В оденовском разделе книги он вновь задается вопросом: почему так? Непонятность Одена, рассуждает Беннетт, совсем не такого типа, как непонятность Паунда или Элиота: там вы с самого начала понимаете, что ничего не понимаете. А Оден поначалу кажется простым. Его пейзаж выглядит успокоительно знакомым, он не делает ссылок на что-то далекое и вам неизвестное, его первая строка, как правило, увлекает читателя. Но несколькими строками дальше вы попадаете в странный мир, в котором никак не можете сориентироваться. В чем тут дело? Беннетт приводит цитату из Кристофера Ишервуда, друга и порой соавтора Одена в 1930-х годах:

Он ненавидел шлифовать и поправлять свои стихи. Если ему не нравилось стихотворение, он просто выбрасывал его и начинал новое. Если мне нравилась какая-нибудь его строчка, он развертывал ее в целое стихотворение. Нередко он просто составлял свои стихотворения из понравившихся мне строк, без всякого внимания к грамматике или смыслу.

Приводя на голубом глазу эти строки, — может быть, тихонько посмеиваясь над читателем, — Беннетт заключает цитату из Ишервуда словами: «Таково простое объяснение пресловутой темноты Одена». Нам остается лишь представить, как это складно у Одена получается — например, в этом сонете:

Кто есть кто

Вся жизнь его — в брошюре за гроши.

Как бил его отец, как вскоре он

Бежал, мальчишкой подвиги вершил,

И как он стал героем тех времен;

Стрелял, удил, работал до утра,

Взбирался в горы, открывал моря —

И пишут, что, когда пришла пора,

Влюбился и страдал, как ты и я.

Вздыхал по той, что век свой провела —

О ужас! — дома. То в делах, то без.

Насвистывать могла. Пройтись могла

По саду. И с ленцой перо брала

Ответить на одно из тех чудес,

Которых ни строки не сберегла

^[1]

.