Прочитанное или критика литнытика (Вырвать "Собачье сердце!") (СИ)

Игорь Шкляревский. Золотая Блесна

Все лето – рыболов,

всю осень я грибник,

всю зиму долгую –

читатель толстых книг.

У каждого человека есть такое место на земле,

где он может быть счастливым.

Игорь Шкляревский

Прочитал я "Золотую Блесну", сильно нервничая. Игорь Шкляревский пишет в ней, как совершенно браконьерским способом - блесной на три крючка, ловит с братом и другом сотни килограмм красной рыбы, заготавливает икру и само достояние северных мест - сигов. Не хочу лезть опять в эту книгу, чтобы точно подсчитать количество,  соли употребленной ими на засолку - не меньше сотни килограмм. А что потом? Упоминается Никита Михалков, подаривший автору удилище, сгибающееся под весом мухи, а вот редактор  журнала "Знамя", напечатавший эту повесть, почему-то не упоминается, хотя ясно вижу, как Шкляревский отирает вспотевшее лицо ладонью, изрезанную леской, опустив перед редакторским столом мешок с сигами.

Я длительный геолог, ненавижу таких. В два-три года они опустошают водоемы из одной только жадности. Помню своего приморского коллегу с неводом в сто метров... Когда я ему говорил: - Хватит уже, ведь не съедим столько пеленгасов! А кто съест 3 мешка красноперки? - он отвечал, захлебываясь от жадности: - Лошадей будем кормить! Собаку! Кошек!!!

А Игорь Шкляревский кормил Никиту Михалкова и редакторов, так, видимо, и стал поэтом. Как тут не вспомнишь "Репку".

...Мы приходили на таежную реку, ставили лагерь и уходили за хариусом и ленком. Человек 5 и 5 крючков. Доставало пройти туда-сюда, чтобы река становилась мертвой - ни рыбешки...

А редактор мешок сигов отработал - вставил в самом конце повести лицензию в нагрудном кармане героя, вот только почему они от инспекторов бегали или наводили их на соперников, не объяснил...

Елена Скульская о Вознесенском

Прочитал сейчас осколок мемуаров Елены Скульской под названием "Вопросительная запятая, или Почему Андрей Вознесенский не хотел хранить невинность в борделе" (Знамя,12016). Не люблю читать  филологически напыщенных писательниц и поэтесс, и потому многое воспринялось мною в виде образов, вернее образа: Елена Скульская крутит в руке волшебную чашу, то Вознесенский ее к небесам, то отпуская вдруг и ловя у самого пола. В конце поймать не удалось или не захотелось, но волшебная чаша не разбилась, она вознеслась.

...Нет, наверное, смысла связывать гениальность с благородством. Рядом они ночуют редко, потому что нечистоты более удобрительны, чем хрустальное стекло. Но иногда нечистот не хватает, и вырастают фразы "Как жаль, что было так мало времени", пустые и пошлые, фразы, напоминающие звук разбившейся все же чаши.

Еще я понял, почему американские президенты и университеты так любили зазывать к себе русских поэтов. Конечно, поэзию они понять не могли, но посмотреть на людей, собиравших стадионы слушателей, им очень хотелось...

Психи, сюда! Читаю Слоновью память Антунеша!

- Тебе не надоело катиться вниз, козел вонючий?

"Слоновья память",

Антониу Лобу Антунеш, ИЛ 72015

Как я понял, роман о психиатре, заболевшем депрессией. Прочитать это может только псих. Манера письма елочно-новогодняя. То есть берется елка - предложение, абзац, роман и на все это навешивается все блестящее, что под руку попадет или покажется в глюке: Юпитер, "Хриплый отзвук умирающего гнева", сгоревшие лампочки, Шарлотта Бронте, мастурбирующий во дворе негр, ключи от квартиры, "газообразные позвоночные из нонконформистского катехизиса Сартра", инфант-сомнамбулы, "газообразная чайка Чехова", "8 тысяч метров океанской грусти, чернота желеобразной воды, где отсутствует всякая живность за исключением одного-двух отвратительных монстров с антеннами на макушке" и вечный вопрос "Как я таким стал?" Уильяма Голдинга на самой верхушке этой бедной ели.

Это какое-то садистское литературное  издевательство!

Продолжение следует.

Сутки спустя:  Нет, здоровому человеку это не счесть, это бесконечное хождение по валунному полю, такому, что и до реки не дойдешь, не поломавшись или шишек не набив. Читайте лучше нашего Горького, нашу "Жизнь Клима Самгина". То же самое, но река это, не помойная канава, собравшая мусор со всего света.

Поэзия Улюкаева

... Словно шапочка на воре

светят миллиарды звезд...

Алексей Улюкаев, бывший министр

экономического развития РФ, поэт

Сложная такая у него поэзия - один поленится прочесть, другой не поймет без складов, третий и не  притронется к продуктам жизнедеятельности кремлебардства. Вот такой он одномоментный с нами валет, плывущий в Амелете  в клястер (кряссер?) с королями  Батюшковым и Грибоедом. Короче все есть, кроме фантомной  руки Сервантеса, отрубленной за кражу царского. Теперь, однако, отрубят и хлынут лярды не рублей, читателей, о чем, собственно, и мечталось бессонными министерскими ночами.

Мне нечем крыть — вся карта бита,

Валеты курят в кулачки.

Самоназвание пиита

Да запотевшие очки.

Полистал "Книгочёт" Захара Прилепина

Полистал "Книгочёт" (пособие по новейшей литературе) известного русского писателя Захара Прилепина (Астрель, 2012). Скажу сразу, золота словесности в этой вещи не намоешь. "Эту книгу я сварил будто кашу из топора" - вот к ней эпиграф, смахивающий на удрученное почесывание затылка; "кошачье золото" же, намытое под стоическим девизом "Ни для без строчки", блещет повсюду. Мыслей немного, может быть, потому главная из них("Русский язык без почвы не жилец") буквально продублирована в начале и конце книги. Еще резануло имя Хем - так когда-то называли Хемингуэя интеллигентные фарцовщики...

Июнь Ли. Убежище для женщины. Загадка китайской души

     "Она ... все яснее понимала, как опасно быть самой собой. В отличие от матери и бабушки, она уговорила себя стать женщиной с обычной судьбой. Переместившись на новое место, (в иной мир),   она не оставит позади ни вреда, ни секретов, и ничей покой в этом мире не будет нарушен из-за нее".

Это рассказ о женщине-китаянке, ухаживавшей за новорожденными детьми и их матерями только месяц. Только месяц, чтобы они не стали близкими и потому опасными для себя и нее. Она ухаживала за 131-вым ребенком, и никогда не возвращалась, если в семье рождался второй ребенок, и ее звали вновь. Не возвращалась, чтобы не было "истории", которая может ранить и потому ранит. Она никогда не была замужем и не рожала, потому что замужество, даже простое знакомство, как и рождение ребенка, могли нарушить покой в ее мире.