Дорога в утопию (СИ)

Корецкая Ия

Дорога в утопию

Час быка Versus Полдень, 22-ой век

Два популярных образа будущего в советской фантастике соотносятся ровно так же как их прижившиеся символы: прозрачное предрассветное звездное небо и томный жаркий полдень. "Спит земля торжественно и чудно" - и сонная ленивая теплынь, жужжание насекомых и вкус стебелька в зубах. Торжественный хорал - и комсомольская песенка; симпозиум - и КВН; эротическая мощь античности и викторианская стыдливость. Два мира, два кефира.

Как они сконструированы?

Мир Ивана Антоновича Ефремова, прежде всего, - не евроцентричен. Это цивилизация, в которой восточные философские системы и духовные практики поставлены наконец на службу народу. Ожившие Аюрведа с Бхагавад-Гитой, разбавленные орфическими мистериями. Весьма неожиданный вариант с точки зрения поклонников гаджетов и прибамбасов, виртуальной реальности и потребительского прагматизма. Каким же образом дошли потомки до жизни такой? А очень просто - "после ухода ваших звездолетов было великое сражение. Наши предки не догадались спрятать документы под землю или в море. Погибло многое. ("Час быка") Автор с горечью констатирует, что всё должно стать гораздо хуже прежде чем появится надежда на лучшее (вИдение, полностью совпадающее с мифологией американского "Star Trek", где первый сверхсветовой двигатель - ниточку в будущее - создаёт в некоем компаунде горстка выживших в ядерной катастрофе).

Понятно, что в результате такого развития событий - документы, традиции, техника и психология уносится ветром, а сохранившееся , мягко говоря, не радует. Один из самых резких эмоциональных отзывов в "Туманности Андромеды" - слова археолога Миико, помощницы Веды Конг, - пожалуй, единственный случай hate speech в обеих книгах Ефремова: "Так характерна для них неразумная уверенность в вечном и неизменном существовании своей западной цивилизации, своего языка, обычаев, морали и величия так называемого белого человека. Я ненавижу эту цивилизацию!"

В утопии Стругацких нет разрыва: это милый и безалаберный СССР 60-х, протянувшийся в будущее. Невнятные высокие порывы, побеги из интернатов, зайцы на космических кораблях, ошибки снабжения, борьба хорошего с лучшим и поездки на чужие планеты как в колхоз на картошку. Ничего не делается по плану, всё на волне энтузиазма, - понедельник начинается в субботу; специалисты по атмосфере Юпитера спят в лифте; Сидоров сажает корабль на Владиславе без разрешения командира; Максим вовсе выбирает направление наугад, никому, видимо, не сообщая и опять же гробит корабль; Акико с Беловым дружно брызгаются духами и напиваются коньяком перед погружением и вовсе вопреки прямому приказу и всяким инструкциям; всепланетный эксперимент по кодированию памяти идёт вручную при свечах авралом и нечеловеческим напряжением засыпающих на ходу лаборантов. Сплошные аварии и чрезвычайные происшествия. Конечно, технически развитая полуанархия веселее, раскованнее, приятнее и полезнее для развития яркой индивидуальности. До поры до времени веселятся и разбитные нуль-физики с далекой Радуги, тырящие друг у друга энергию и приборы. Артистично врут, авантюрно играют и взахлеб рассуждают о будущем пути человечества - в тени встающей на горизонте катастрофы.

В туманной юности слёзы выступили у меня на глазах и рыдания сжали горло, когда "справа от них была черная, почти до зенита стена, и слева была черная, почти до зенита стена, и оставалась только узкая темно-синяя прорезь неба, да красное солнце, да дорожка расплавленного золота, по которой они плыли..." Дело происходило в институтской аудитории, и я в полном согласии с духом уходящей эпохи зачитывалась на занятиях одолженным мне друзьями растрепанным томиком АБC. До распада СССР оставалось всего ничего. Могла ли я догадываться, что милые, интеллигентные, беззаботные научные сотрудники безо всякой попытки сопротивления расстанутся со страной, идеалами коммунизма и журналом "Огонек"? На улицах начнут убивать друг друга за американские доллары и националистические эмблемы, карета превратится в тыкву, кучер - в крысу, студенты в гангстеров, а комсомольцы - в банкиров. А что же дочитанная в спешке книжечка с беспощадным приговором очаровательным безответственным интеллигентам ?

"Вечер был красив, и если бы не черные стены справа и слева, медленно растущие в синее небо, он был бы просто прекрасен: тихий, прозрачный в меру прохладный, пронизанный косыми розоватыми лучами солнца... В городе вдоль главной улицы многоцветными пятнами красовались картины, выставленные художниками в последний раз. Перед картинами стояли люди, вспоминали, тихо радовались, кто-то - неугомонный - затеял спор, а миловидная худенькая женщина горько плакала, повторяя громко: "Обидно... Как обидно!"

Конечно, по сравнению с веселыми и бестолковыми, мимоходом угробившими целую планету насельниками Полдня - персонажи Ефремова кажутся мрачноватыми. И это понятно. Во-первых, они по-настоящему воспитаны в смысле, который нелегко применить к себе. Совершенно свободные люди, лишенные невротических комплексов, передающихся по наследству или привитых неумелым воспитанием в плохо устроенном обществе. Представьте себе физически великолепно развитого - на уровне 3 спецназов и хождения по проволоке над Ниагарой - соседа. Добавьте ему знание языков, патенты, Нобелевскую премию, сверхчеловеческую реакцию с интуицией, умение держаться с царственным достоинством и не терять спокойствия в любой ситуации, доброжелательность, немногословие и такт. Не говорите, что он не будет дико вас раздражать! Неуютно с таким: ни шоппинга, ни хэппенинга не предвидится. Надо соответствовать, тянуться, следить за базаром.

Это прекрасно понимал автор: "Вы не видите себя со стороны и не понимаете, как вы отличны от нас. Прежде всего у вас неслыханная быстрота движений, мыслей, сочетающаяся с уверенностью и очевидным внутренним покоем. Все это может привести в бешенство." Распространенная критика ефремовских героев: неостроумные, самоуверенные, скучные... Помните запрограммированную на средние параметры аборигенов машину в тормансианской столице, которая ставит навигатору трансгалактического корабля Виру Норину диагноз отсталости? Оно самое. Нашему современнику, задерганному бюрократией, трудно расстаться с надеждой, что уж в светлом-то будущем можно вести себя как угодно. Простая мысль - отсутствие внешнего контроля возможно только благодаря строжайшему внутреннему - мало кому приходит в голову.

Отступление первое

Литература отличается от беллетристики тем, что смыслы первой со временем раскрываются всё шире и многообразнее. Она неисчерпаема как "Война и мир", как архетипические образы Прометея и Елены Прекрасной, Короля Артура и Алисы, города Глупова и ярмарки тщеславия, - в которых каждый век отбирает и находит своё. Когда подросток с айфоном останавливается пыльным пергаментом пришибленный посреди улицы в озарении: - так вот, оказывается, что те зануды из каменного века имели в виду! - это и есть настоящая литература.

Слово массаракш было удачной филологической находкой для обозначения неправильности или, говоря народным языком, - кривды - целой картины мира. Бывает, многие поколения маршируют под барабан. А приходит один шизик - и заявляет что все-таки она вертится, или что надо подставить другую щеку, или еще какой-нибудь неподвластный здравому смыслу бред. И всё выворачивается наизнанку. Смотришь на знакомые вещи в оторопи, словно в первый раз, и сам начинаешь задавать дикие вопросы вроде: "А действительно, почему каждый из нас обязан по первому мановению руки умереть за государя императора?"