Жаркий полдень месяца тир

Эбрахим Голестан

Жаркий полдень месяца тир

Человек вслушивался в рваное тарахтенье повозки, влекомой по торцовой мостовой силой его собственных подневольных и изнемогающих от жары мышц под солнцем месяца тир [1].

Притихший город изнывал от жары, деревья стояли не шелохнувшись, знойный воздух был полон чугунной тяжести.

Человек вез груз. Объемистый, снежно-белый, с хромированной ручкой, осыпаемый раскаленными иглами солнечных лучей груз, закрепленный на повозке, сотрясался от неровного хода колес. Человек продвигался короткими натруженными шагами, отрываясь от своей бесформенной тени, а она догоняла его, стелилась под ноги и снова забегала вперед.

Человек обливался потом. Уложенные полукружьями торцы отполированной до блеска мостовой рябили на солнце и, сжимаясь в радужные круги, плыли перед глазами.

Человек приостановился, соображая, куда идти; всякий раз, как он останавливался, ему приходилось прилагать гораздо больше усилий, чем во время движения, иначе ручки сразу задирались вверх и повозке грозила опасность опрокинуться вместе с поклажей. Он ждал, что, может, подвернется какой-нибудь прохожий. Один такой появился, но шел он у самых домов, вжимаясь в узкую кромку тени.

И тогда пришлось двигаться снова. Поблизости остановился автобус, с которого сошли две женщины; они раскрыли над собой пестрые зонтики, а полупустой автобус тронулся дальше. Разносчик грузов заспешил.

– Скажите, пожалуйста!… – крикнул он. Женщины не услышали и скрылись из виду. Так он

и шел, пока впереди неподалеку от него не остановилось такси, из которого вышли мужчина и женщина. И пока мужчина расплачивался с шофером, разносчик настиг их и выкрикнул свое:

– Скажите, пожалуйста…

Он стоял, прерывисто дыша, в рубахе нараспашку, по его прожаренной костлявой груди градом катился пот. Налегая изо всех сил на одну из ручек повозки, он освободил другую и вытащил из кармана мятую бумажку.

– Скажите, пожалуйста… – повторил он.

Мужчина обернулся, увидел его и, сделав шаг ему навстречу, взял волглый листок, развернул, пробежал глазами, после чего устремил взгляд в глубину улицы и призадумался.

– Иди вперед прямиком, – сказал он и посмотрел на разносчика грузов. – Прямиком. После… – он опять вгляделся в глубину улицы, – вон там, в конце, – и он показал рукой где, – свернешь.

Мужчина с интересом рассматривал груз, но вдруг до него, как и до разносчика, дошло, что женщина бранится:

– Ты что, совсем соображать перестал от жары?

Разносчик не стал слушать, а послал про себя куда подальше эту тетку с голыми ногами, в цветастом платке, которая, вихляя бедрами, уводила мужчину на узенькую полоску тени в глубине улицы.

Разносчик скользнул взглядом поверх разбегавшихся, пышущих жаром торцов мостовой и по некотором размышлении решил, что идти надо вперед, а потом свернуть в конце улицы. И он пошел.

Он был в пути уже много времени. Его позвали с утра, когда он только и успел разок куснуть очищенный от кожуры огурец. К рассвету узкое илистое русло арыка окончательно засосало колеса повозок; их кривые истертые ручки торчали кверху, а грубошерстные широкие ремни свисали до земли вниз; сами владельцы повозок окружили торговца огурцами. По другую сторону арыка выстроились в длинный ряд молчаливые, притихшие автомобили; их разноцветный металл испускал блики и накалялся под солнечными лучами. Вокруг них было плотное кольцо бензиновых испарений и запах перегретой резины.

Во всех домах на улице окна были забраны жалюзи, входы и выходы перекрыты тростниковыми циновками.

Тут-то он и услыхал, что его зовут. Поспешив на зов окликнувшего его приказчика торгового дома, он получил распоряжение доставить груз по адресу, который приказчик вручил ему, нацарапав на клочке бумаги. И вот теперь груз был уложен и закреплен, и человек катил повозку, с усилием налегая грудью на широкие грубошерстные ремни, соединявшие ее поручни, пальцами рук он судорожно сжимал истертые, облезлые ручки, ноги тяжело шаркали по четырехугольным торцам мостовой, а сам он из последних сил принуждал себя двигаться в этом неподвижном изнурительном зное.

Дорога петляла среди улочек и переулков, выбегавших навстречу асфальтовыми полосами разной ширины и протяженности; то выщербленные, то провалившиеся и постоянно раскисшие от жары, полосы эти, местами оживлявшиеся отпечатками ног, ведшими в какие-то закоулки, следами копыт, колеями колес, суетливо бежали рядом с человеком, подлаживались под его ход, путались в ногах и ускользали куда-то вбок.

Он уже давно тащил свой груз и теперь шел, ощущая тяжелую тряску поручней тачки, слыша скрип ревматических суставов и чувствуя, как обливается потом его усталое, изнывающее от жажды тело, двигался к цели, преодолевая замедленное скольжение раскаленных четырехугольных торцов мостовой под своими ногами. Конец улицы, где надо было сворачивать в сторону, еще маячил вдали, когда ему встретилась тележка продавца лимонада. Хозяин ее спасался от жары в тени деревьев, росших вдоль тротуара, на берегу высохшего арыка. Разносчику страшно хотелось пить. Ему мерещился вкус лимонада, вспоминались чудесно щекочущие гортань пузырьки газа, таившиеся в красных и желтых бутылках с водой. Он остановился. На берегу арыка сидел на корточках продавец, рядом с ним – мальчик. Мальчик свесил ноги в арык. Не меняя позы, продавец завопил:

– А ну, поспеши сюда, промочить глотку, отведай прохладного лимонада! – после чего поднялся на ноги.

– Давай бутылку, посмотрим, что там за лимонад. Ба!

Продавец поднял бутылку, встряхнул ее, откупорил, вылил в стакан красного лимонаду и, протянув его разносчику, получил деньги.

– Ну и шипучий он у тебя! Ба! – сказал разносчик, скривив лицо. Он отпил еще немного. – Слушай, ба! – сказал он. – Так не пойдет, брось малость льду!

– А ну, поспеши промочить глотку, отведай прохладного лимонада! – заорал продавец.

Разносчик посмотрел на сидящего мальчика, допил лимонад, снова бросил взгляд на мальчонку и, вернув стакан продавцу, продолжил путь.

С натугой сдвинув с места повозку, он услыхал, как затарахтели ее колеса. Было жарко. В горле снова начало саднить, а ощущение сладости сменилось во рту вкусом кислятины. Он осознавал, что преодолел долгий путь, начало которого оставалось где-то далеко позади, а еще было идти и идти, и все пройденные улочки и переулки перепутались друг с другом. Остановившись, он начал крутить головой по сторонам: навстречу ему спешила дорога, доходившая до его ног и стелившаяся под колеса тачки, груз, видимый краешком глаза, раскалившийся, громоздкий, был прочно прилажен к тачке и со своей пустой запечатанной утробой и белой эмалированной оболочкой казался чем-то нездешним и потусторонним.

Мучаясь жаждой, он ухватился за ручки своей повозки и тронулся в путь, налегая грудью на грубошерстные ремни; успокаивающее действие прыгающих пузырьков газа кончилось, жажда стала нестерпимой, словно бы он и не утолял ее вовсе, и неожиданно он ощутил всю белизну, всю эмалированность, всю непомерность и всю тяжесть своей поклажи. Но он достиг уже того места улицы, где, по словам мужчины, читавшего адрес, ему следовало свернуть, он свернул и вспомнил – третья дверь.

Третья дверь принадлежала дому с некрашеными окнами и дверями, в окнах при этом не было стекол, как будто дом был недостроен. Он громко постучал. Потом снова. Пытаясь удержать груз и не потерять равновесие, он с еще большей силой напирал на ручки своей тележки. Он снова заколотил в дверь. И на этот раз услышал сонный мужской голос:

– Кто там?

Спустя некоторое время какой-то мужчина начал открывать, бормоча: «Кого еще там несет с утра пораньше?»

– Тебе что, дядюшка? – удивился он, открыв дверь. Выглядел он неприветливым и изможденным.

– Вот, доставил, – сообщил разносчик. Мужчина в недоумении уставился на груз.