Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Погодите! - удивился Тугодум. - А разве у Пушкина такой вариант был? Я был уверен, что это вы сами только что сочинили.

- Нет-нет, что ты! Сочинил его не кто иной, как сам Пушкин. Вот, взгляни, как он сперва описал первое появление Татьяны в московском свете.

Взяв томик "Онегина", я нашел нужное место и протянул его Тугодуму. Тот прочел:

Архивны юноши толпою

На Таню издали глядят,

О милой деве меж собою

Они с восторгом говорят.

Московских дам поэт печальный

Ее находит идеальной

И, прислонившись у дверей,

Элегию готовит ей...

- Вот оно что! - протянул Тугодум. - Теперь понятно, почему это вдруг Молчалина на сочинение элегий потянуло.

- Ну конечно, - живо откликнулся я. - Молчалин и на этот раз был верен себе. Как и во всех других случаях, в разговоре с нами он высказал не свое личное, а всеобщее мнение. Мнение света.

- Я понял! - обрадовался Тугодум. - Сперва я, честно скажу, очень удивился, что вы именно Молчалина выбрали на роль судьи. А теперь понял: Молчалин потому-то как раз вам и понадобился, что он всегда повторяет то, что говорят все. Верно?

- Ты прав, - кивнул я. - Отчасти я остановил свой выбор на нем именно поэтому. Но только отчасти.

- Значит, была еще и другая причина?

- Была. И довольно важная. Ведь Молчалин - как раз один из тех, кого Пушкин называет "архивными юношами". Ты разве не помнишь, как Молчалин говорит о себе Чацкому:

По мере я трудов и сил

С тех пор, как числюсь по Архивам,

Три награжденья получил.

- Припоминаю, - сказал Тугодум. - Но я, по правде говоря, никогда не придавал этим строчкам никакого значения. Не все ли равно, где он там числился? А с другой стороны, где еще такому человеку числиться, как не в каких-нибудь там тухлых архивах...

- О нет, брат! Строчки эти весьма многозначительны. Они несут весьма важную информацию. Видишь ли, какая штука: лет за двадцать до описываемых Пушкиным и Грибоедовым времен русский император Павел Первый отменил все привилегии, связанные с несением военной службы. И тогда дворяне, в том числе и самые родовитые, стали гораздо охотнее поступать на штатские должности. Желающих служить по штатским ведомствам оказалось так много, что Павел запретил принимать туда дворян, сделав исключение лишь для ведомства Иностранных дел и Московских архивов. Поэтому служба в Архивах стала считаться весьма почетной. Состоять в "архивных юношах" для молодого человека того времени значило принадлежать к "золотой молодежи", быть принятым в лучших домах. Сообщая Чацкому, что он "числится по Архивам", Молчалин дает ему понять, что он сильно преуспел, сделал поистине блестящую карьеру.

Тугодум не мог прийти в себя от удивления.

- Вот уж не думал, - сказал он, - что Молчалина можно причислить к "золотой молодежи". У меня было совсем другое представление... Роль его всегда казалась мне какой то жалкой... Особенно в сравнении с Чацким... А выходит...

- О, Молчали вообще не так прост, как кажется. Я думаю, мы с тобой еще вернемся к его особе. Но прежде давай все-таки закончим наше расследование о пушкинской Татьяне. Итак, мы выяснили, что сперва Пушкин изобразил появление Татьяны в светских гостиных Москвы как полный ее триумф.

- А в театре? - напомнил педантичный Тугодум.

- И в театре тоже. Вот, взгляни!

Перелистав томик "Онегина", я нашел нужное место:

И обратились на нее

И дам ревнивые лорнеты,

И трубки модных знатоков

Из лож и кресельных рядов.

- Ишь ты! - не удержался от восклицания Тугодум.

- Однако потом, - продолжал я, - Пушкин решил отказаться от этого варианта и заменил его другим.

- Как - другим?

- А вот так. Прямо противоположным. Взгляни!

И я вновь раскрыл перед ним томик "Онегина":

Не обратились на нее

Ни дам ревнивые лорнеты,

Ни трубки модных знатоков

Из лож и кресельных рядов.

- Поворот на сто восемьдесят градусов, - ухмыльнулся Тугодум.

- Вот именно, - кивнул я. - Пушкин почувствовал, что тут - фальшь. Только что приехавшая из глуши в столицу, Татьяна едва ли могла сразу вызвать такое всеобщее внимание, такой всеобщий восторг. Это было бы неправдоподобно.

- А так ли уж важно это мелочное правдоподобие? - задумался Тугодум.

- К мелочному правдоподобию Пушкин как раз не очень-то стремился, сказал я. - То есть стремился, конечно, но забота о нем отходила всякий раз на второй план, отступала перед более важными соображениями. Взять хотя бы вот эту некоторую неправдоподобность внезапного превращения Татьяны в знатную даму. Ведь первоначально Пушкин предполагал, что у него в "Евгении Онегине" будет не восемь, а десять глав. Между седьмой главой, где Татьяна появляется в Москве в облике провинциальной барышни, и нынешней восьмой, где она является перед читателем уже знатной дамой, по его замыслу должна была быть еще одна целая глава.

- Почему же тогда он ее не написал?

- В том-то и дело, что написал. Но в последний момент, перед тем, как отдать свой роман в печать, он решил эту главу из него исключить.

- И так потом и не включил?

- Включил в виде приложения к роману. И не полностью, а в отрывках. С тех пор она так и печатается во всех изданиях пушкинского романа под названием "Отрывки из путешествия Онегина".

- А-а, помню! - сказал Тугодум. - Когда я читал "Онегина", то очень жалел, что из этой главы напечатаны только отрывки. Но я думал, что Пушкин ее просто не дописал.

- Да нет, дописал. Но целиком ее печатать не стал. Однако вернемся к нашей теме. В маленьком предисловии, предпосланном этим "Отрывкам из путешествия Онегина", Пушкин привел отзыв своего друга поэта Катенина. Тот считал, что Пушкин напрасно исключил эту главу из романа. Вот, прочти-ка!

Я протянул Тугодуму томик "Онегина", придерживая пальцем отмеченное место.

А. С. ПУШКИН. ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

К "ОТРЫВКАМ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА"

Катенин, коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком, заметил нам, что сие исключение, может быть, и выгодное для читателей, вредит однако ж плану целого сочинения; ибо через то переход Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необьясненным. Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики.

- Какие же это у него были такие особые причины? - загорелся любопытством Тугодум. - Вы знаете?

- Знаю, конечно, - улыбнулся я. - Но речь не об этом. Мы ведь говорили с тобой о том, так ли уж важно было для Пушкина вот это самое, как ты изволил выразиться, мелочное правдоподобие. Как видишь, он не всегда о нем заботился.

- Но все-таки заботился?

- Да, конечно. Чтобы не было фальши. Главным для него было, чтобы Татьяна вела себя в соответствии со своим характером. Чтобы читатель верил в достоверность ее поведения, каждого ее поступка. И в особенности, конечно, чтобы он поверил в оправданность, я бы даже сказал, в глубокую внутреннюю необходимость самого важного поступка всей ее жизни.

- Это что она за генерала вышла, что ли?

- Не то, что за генерала вышла, а то, что сказала Онегину при последнем их свидании:

Я вышла замуж. Вы должны,

Я вас прошу, меня оставить...

Я вас люблю (к чему лукавить?),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна.

- А я, если хотите знать, - сказал Тугодум, - вовсе не считаю, что этот ее поступок был уж такой замечательный. Если она любит Онегина, значит, мужа не любит. Верно? А остается с ним, с нелюбимым. Во имя чего, спрашивается? Я знаю, вы сейчас начнете меня ругать, доказывать, что самого главного в Татьяне, всего величия ее души я так и не понял...

- Даже и не подумаю, - сказал я. - Твоя точка зрения не хуже всякой другой. Тем более что ты тут не одинок. Мало того: высказав такое суждение, ты оказался в очень не дурной компании.