Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев

- Это ты очень тонко подметил, - признался я. - Вот именно: только удивляться можно. И не исключено, что Пушкин как раз для того-то и описал так натурально всю обстановку Татьяниного детства, ее родителей, ее среду, чтобы как можно резче оттенить необыкновенность Татьяны! Вспомни!

Я прочел:

Дика, печальна, молчалива,

Как лань лесная боязлива,

Она в семье своей родной

Казалась девочкой чужой.

- Так я же и говорю! - обрадовался Тугодум. - Даже непонятно, откуда она там такая взялась. Знаете, какая мысль мне сейчас в голову пришла? вдруг спросил он.

- Ну, ну? - подбодрил его я.

- Может быть, Пушкин потому и подправил свое описание семьи Лариных в сравнении с черновыми вариантами, чтобы появление Татьяны в этом медвежьем углу, в этом стоячем болоте, не казалось таким уж чудом.

- Чтобы ее своеобразие, ее особенность не казались такими уж неправдоподобными? - уточнил я.

- Вот-вот!

- Ну что ж, - согласился я. - В этом есть известный резон. И тем не менее Пушкин все-таки считает нужным несколько раз подчеркнуть, что Татьяна с самого раннего детства резко отличалась и от сестры, и от подруг...

Тут мне даже и не пришлось напоминать Тугодуму эти пушкинские строки. Он сам их вспомнил и процитировал:

Она ласкаться не умела

К отцу и матери своей;

Дитя сама, в толпе детей

Играть и прыгать не хотела

И часто целый день одна

Сидела молча у окна.

- Ну, а кроме того, - сказал Тугодум, - какой бы там ни был, как вы говорите, медвежий угол, но книги-то там у них были! Я точно помню, что Татьяна с детства любила читать... Там, кажется, у Пушкина даже прямо сказано, какие книги ей особенно нравились.

- Верно, - подтвердил я. И прочел:

Ей рано нравились романы;

Они ей заменяли все.

Она влюблялася в обманы

И Ричардсона, и Руссо.

- Вот видите! - обрадовался Тугодум. - Шутка сказать! Руссо!.. Начитанная, культурная, образованная девушка. Вот поэтому-то я и говорил, что нет ничего удивительного в том, что она так легко вошла в свою новую роль.

- Иными словами, тебя ничуть не поражает, что Татьяна, выросшая в глуши сельского уединения, эта, как говорит Пушкин, "лесная лань", вдруг, словно по мановению волшебного жезла, превратилась в великолепную светскую даму?

- Ничуть! - подтвердил Тугодум. - Я даже не понимаю, почему это вас так поражает.

- На этот вопрос я не могу ответить тебе коротко. Если это тебя и впрямь интересует, придется нам провести еще одно небольшое расследование. А пока вот тебе задание: перечитай внимательно соответствующие главы "Евгения Онегина". Чем лучше мы с тобой подготовимся к предстоящему расследованию, тем вернее достигнем цели.

НОВОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ,

в ходе которого

ЗАГОРЕЦКИЙ И МОЛЧАЛИН

СУДАЧАТ О ТАТЬЯНЕ ЛАРИНОЙ

- Ну как? - обратился я к Тугодуму. - Выполнил мое задание?

- Выполнил, - хмуро ответил Тугодум.

- И все еще держишься своего прежнего мнения?

Тугодум потупился. Мой вопрос его явно смутил.

- Ну, что же ты? - подбодрил его я. - Если ты переменил свое мнение, так и скажи. Ничего стыдного в этом нет. Лев Николаевич Толстой заметил однажды, что вовсе не стыдно менять свои убеждения. Напротив, - сказал он, стыдно их не менять.

- Это вы серьезно? - удивился Тугодум.

- Совершенно серьезно.

- Ну что ж, - вздохнул он. - Тогда скажу. Перечитал я внимательно, как вы сказали, седьмую и восьмую главу "Онегина". И пришел к выводу, что Пушкин... как бы это сказать...

- Ну, ну? Смелее! - снова подбодрил его я. - Ошибся, что ли?

- Во всяком случае, чего-то он тут недодумал.

- Значит, ты согласился с тем, что неправдоподобно быстро у него Татьяна из скромной провинциальной барышни превратилась в знатную даму, сразу затмившую всех своей красотой?

- Ну, красота - это еще туда-сюда, - сказал Тугодум. - Красота, она, как говорится, от Бога. Но то-то и дело, что Татьяна вовсе даже и не красотой всех поражает. Погодите, я вам сейчас прочту...

Раскрыв томик "Онегина", Тугодум прочел:

Никто б не мог ее прекрасной

Назвать...

Многозначительно подняв кверху указательный палец, он спросил:

- Слышите?!. И несмотря на это...

Уткнувшись в книгу, он продолжал читать:

К ней дамы придвигались ближе;

Старушки улыбались ей;

Мужчины кланялися ниже,

Ловили взор ее очей;

Девицы проходили тише

Пред ней по зале...

- Ну, и так далее, - сказал Тугодум, захлопнув книгу. - Вы чувствуете? Как будто королева вошла!

- И это теперь тебе кажется неправдоподобным? - уточнил я.

- Ну да! Прямо как превращение Золушки в принцессу. Но то - сказка. А "Евгений Онегин" это ведь не сказка!

- Да уж, конечно, - подтвердил я.

- Издеваетесь? - поднял на меня глаза Тугодум.

- И не думаю. Ты совершенно прав. "Евгений Онегин" действительно не сказка, а роман. Хоть и в стихах. А в романе такое внезапное преображение героини должно быть как-то подготовлено. Во всяком случае, мотивировано, объяснено.

- А у Пушкина оно, выходит, не мотивировано! Вы правда так считаете? спросил Тугодум.

- Прежде чем ответить на этот твой вопрос, - сказал я, - давай-ка сперва припомним, какое впечатление произвела Татьяна в свете, когда матушка привезла ее из сельской глуши в столицу. У тебя получается, что она чуть ли не сразу поразила всех своей внешностью. Чуть ли не при первом же ее появлении на нее сразу обратились все взоры...

- А разве это не так? - обиженно вскинулся Тугодум.

- По-моему, это было не совсем так. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Давай проверим. Ты помнишь, каков был первый ее выход в свет? Куда они отправились?

- Кажется, в театр, - неуверенно сказал Тугодум.

- Ну, положим, не сразу в театр. Сперва Татьяну возили по родственным обедам, чтобы, как говорит Пушкин, "представить бабушкам и дедам ее рассеянную лень". Но потом дело действительно дошло и до театра. Так что, если ты хочешь, чтобы мы начали с театра, - изволь!

И в тот же миг мы с Тугодумом очутились в шумной театральной толпе, среди разодетых декольтированных дам и сверкающих белыми фрачными манишками мужчин.

- Какие люстры! - восторженно вымолвил Тугодум.

- Ты восторгаешься так, словно никогда не бывал в театре.

- Да нет, - смутился Тугодум. - Просто я не думал, что без электричества, при одних только свечах можно добиться такого потрясающего освещения.

- Как видишь... А-а, вот и они!

- Кто? - спросил Тугодум, ослепленный великолепными люстрами и успевший, как видно, уже забыть о цели нашего приезда в оперу.

- Татьяна со своей маменькой, с тетушкой, княжной Еленой, да с кузинами, - ответил я. - Вон, справа, в четвертой ложе.

- Верно! - обрадовался Тугодум. - Так мы сейчас к ним?

- Нет, мы пройдем в четвертую ложу слева. Чтобы лучше видеть Татьяну, нам лучше занять место прямо напротив нее. А кроме того, там, в четвертой ложе слева, если не ошибаюсь, сидят люди, хорошо нам знакомые.

- Кто такие?

- Я думал, ты их сразу узнаешь. Это же Антон Антоныч Загорецкий! Помнишь такого? А с ним Молчалин.

- Смотрите-ка! - удивился Тугодум. - И в самом деле Молчалин!

- А почему это тебя удивило?

- Да ведь он такой тихоня. Всегда тише воды, ниже травы. А тут... Вы только поглядите на него!

- Ну, это как раз понятно, - улыбнулся я. - Здесь ведь нет ни Фамусова, ни Софьи, ни Хлестовой... Он здесь в компании сверстников, таких же молодых людей, как он сам. Лебезить особенно не перед кем. Вот он и держится не так, как обычно. Не вполне по-молчалински. Улыбается, острит... Совсем как Онегин в свои юные годы - "двойной лорнет скосясь наводит на ложи незнакомых дам".

- Точно! - обрадовался Тугодум. - Вон он как раз и навел его на ту ложу, где сидит Татьяна.

- Прекрасно! - сказал я - Это нам с тобой очень кстати. Давай-ка послушаем, как они с Загорецким будут судачить на ее счет.