Краски времени

Создай Микеланджело карикатуру на Медичи — ничто не стало бы ему броней. Он поставил им памятники с идеально красивыми лицами (Медичи не отличались правильными чертами). Правда, фигуру Лоренцо называли "Мыслителем" и "Задумчивым", но нет в этой задумчивой мысли ни тревоги, ни заботы. Идеализированное лицо и у "Победителя", пригибающего долу пленника, похожего на самого скульптора… Уж не строка ли его автобиографии перед нами?!

Так он создает капеллу, свою многофигурную "Пьету", плач о Флоренции.

А чтобы мы не сомневались в истинности его намерений, подтверждает их строкой сонета. Один поэт восторгался фигурой, изображающей "Ночь": "Она из камня, но в ней есть дыхание…" Микеланджело:

Новый флорентийский тиран, герцог Алессандро, настойчиво зовет скульптора строить крепость. Микеланджело отказывается, отпихивается от этого предложения из своего римского домика под черепицей. Когда же Алессандро убивают, с радостью ваяет Брута: "…Кто убивает тирана, убивает… зверя". Брут у Микеланджело радостно-сосредоточен накануне отчаянного и необходимого действия.

Микеланджело еще на что-то надеется, пробует сторговаться с королем Франции: он "готов сделать его бронзовую конную статую на свой счет", если король вернет Флоренции свободу.

Герои Микеланджело никогда не отступают и не сдаются. Таковы и его "Рабы" (или "Пленники").

Они восстают, почти разрывая путы, изнемогают в борьбе: ей — все их силы до капли. Мгновения этой борьбы удивительно переданы "мастером живого камня": обходишь фигуру вокруг, и на твоих глазах она поднимается, напрягается, сражается… Множественность точек зрения — характерная особенность творчества мастера.

Спорят о незавершенности, "импрессионистичности" скульптур. Почему-то она усиливает трагическое звучание образа. Соблазнительно предположить, что сделано это умышленно, что мастер не сомневался — законченная форма ничего нового не скажет, а эффект борьбы вдруг потускнеет…

Многие не любили Микеланджело, даже ненавидели, считая опасным чудаком, сумасбродом и гордецом. Он был ведь и "бунтовщиком", и человеком твердых принципов… Что стоило подослать к нему наемных убийц? Вопрос не праздный, ибо в тогдашнем Риме — "Вавилоне всех прегрешений" — по вечерам и в глухую полночь то и дело раздавались полувскрики-полухрипы да тяжело ударялось о воду брошенное тело. "В моде" были яд, удар ножом из-за угла… А впоследствии, когда по Италии сужающимся кольцом заплясали костры инквизиции, скульптора могли и сжечь. Доносил же о "Страшном суде" памфлетист Пьетро Аретино, "злоре-чивейший писатель": мол, Микеланджело — еретик, а то и похуже: "Меньшее преступление самому не верить, нежели столь дерзко посягать на веру других". В сонме своих небиблейских могучих тел Микеланджело нашел место и для Аретино, изобразив его в виде святого и дав ему в руки содранную кожу с лицом… Микеланджело.

От ножа, яда и костра его спасает то, чего нет у сильных мира сего, — сверхталант. Папам нужны были роскошные гробницы.

Своими маленькими коричневатыми, "цвета рога", глазами невысокий, плотный человек пронизывал взором камень, отыскивал в нем пленника, которого необходимо освободить. Скульптор исходил из того, что в куске мрамора заключена одна-единственная неповторимая фигура.

Какова же была сила торжественного ликования после того, как фигура "переступала" порог темницы! Но и какова мука, если он ошибался и, не имея права выпустить на белый свет калеку, "судил о себе… строго", бросал камень или даже в сердцах разбивал его.

Замечали: позы его скульптур долгое время живые люди выдерживать не могли. Напряжение — ив следующее мгновение обязательно движение.

Глыбы мрамора — его идолы. Забывая о еде, "довольствовался куском хлеба", недосыпал. Даже шутил: "Работа молотком сохраняет в… теле здоровье". Сам подолгу торчал в Карраре, отбивая мраморные блоки. Понимал: только каторжный труд позволит удержаться на небывалой высоте, где другие задыхались от недостатка кислорода; поможет стать самобытным: "Тот, кто идет за другими, никогда их не перегонит…"

Камень словно "плавился" под напором могучего "излучения" воли и таланта этого человека. Даже ужасаешься невыносимому противостоянию человека и камня, когда последний, оживая, будто корчится от боли…

Уже будучи совсем старым, ночами надевал картонный шлем, увенчанный свечой, и шел с резцом к своей последней "Пьете"…

Но сколь много ни работал, энергия воображения превышала физические возможности рук: они спешили, не поспевая за вдохновением.

"Увы! Увы. Оглядываюсь назад… сколько было слез, муки, сколько вздохов любви…"

Скульптор. Художник. Архитектор. Поэт. А ему кажется — что-то главное прошло мимо: "Лучше было бы… если бы я в молодые годы стал делать спички…"

Уходят знаменитые современники: Леонардо, Рафаэль, Боттичелли, Джорджоне…

Уходят друзья, в которых "светился… луч совершенства".

А он, долгожитель, остается "совестью Италии" — не лгал, не притворялся слепым, оставил нам свое и лучших сынов времени представление о герое и борьбе. Не терпел людей, у которых "мозги как флюгер", ощущал человеческое тепло и излучал его — может быть, и потому до последнего часа пронес молодость творческого огня. Посмотрите на портреты Микеланджело — от юности до старости ощущается атакующий "удар" его взгляда…

Всю жизнь он рубил и рубил мрамор, путь его кажется устланным каменной, словно звездной, россыпью. Бесконечный путь в грядущие столетия.

ВОЛШЕБНЫЕ КНИГИ ТИЦИАНА

Тициан Вечеллио (1477 — 1576) — итальянский живописец, мастер мифологических, аллегорических, религиозных картин, пейзажа и портрета. Жил и работал в Венеции.

Странные люди! Они не опасались позировать Тициану. Более того, упорно и настойчиво добивались этой чести. А он бесцеремонно врывался в чужую душу и сердце, как в собственный дом, широко распахивал окна и двери, жадным взглядом обшаривал уголки, вытаскивая наружу тщеславие, злобу, лицемерие, опасения, интриги сильных мира сего. Неистовствовал, блуждая в потемках внутреннего мира своих моделей. Уже сам взгляд его, говорят, вызывал у позирующего смутное беспокойство, резкое ощущение власти художника.

Очень точно выразил суть портретов кисти Тициана А. В. Луначарский. Он назвал их волшебными книгами и открыл в них "чистое золото глубочайшей психологии". И верно, волшебные книги — порой Тициан кажется прорицателем, чьи предвидения сбываются.

Портрет папы Павла III с Алессандро и Оттавиано Фарнезе напоминает сцену из драмы.

Папа — этакий старичок-паучок, величайший интриган своего времени, разбрасывает очередную сеть-ловушку. На остреньком лисьем личике старого хитреца нетерпение недоброго вдохновения. Смиренно, льстиво, с видимым удовольствием склоняется к нему внимающий его речам внук Оттавио. Идиллия змеиного гнезда! Присматриваемся и ощущаем в позе, выражении лица, взгляде внука явно враждебный интерес к самому папе. Испытывающее касание острием меча. А в злобной фигуре папы — затравленность.