Философия и психология фантастики

Кажется, что боль и стыд врага залечат нанесенные обиды. Потому в фильме Говорухина член подонка терзают осколки бутылки, а зад его обливают бензином и поджигают. Когда в кантате Пабло Неруды "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты" (по ней в СССР сначала был поставлен мюзикл, а затем фильм) подонки-американцы насилуют, а затем убивают невесту у "хорошего" чилийца, последний произносит сакраментальное: "Станьте мои руки лапами орла, для слепой науки - разрывать тела!" От него месть тоже требовала терзать и разрывать.

Говоря о романе Дивова "Выбраковка", Ольга Славникова пишет: "В романе, куда ни глянь, автор уже поместил для читателя кусочек сыру. И хотя читатель понимает, что перед ним система мышеловок, все равно с готовностью идет в роман - просто потому, что в качестве сыру ему предложена справедливость" 219). Но справедливость - весьма коварная моральная категория, можно сказать, что это моральный феномен с двойным дном, у него есть своя темная сторона. Жажда мести обнажает все самое темное, самое фрейдистское, самое негуманное и не имеющее право на существование, что есть в человеческом благородстве и в идее справедливости. О перверсивно-сексуальном характере этой жажды догадывался еще Цицерон, который называл гнев "похотью мщения". Из книги петербургского философа Бориса Маркова "Храм и рынок": "Чистая справедливость оказывается безмерной и безместной, ибо отсутствует возможность ее определения. Она используется как основание права или моральной оценки, но сама не имеет основания. Она относится к разряду высших ценностей, но не применима в конкретных случаях. Неудивительно, что она оказывается либо совершено бессильной и принадлежит к идиллически-идиотическому царству любви князя Мышкина, либо напротив, слишком жестокой и репрессивной, так как для своего исторического исполнения вынуждена прибегать к силе. В последнем случае чистое ничто превращается в такое нечто, которое становится тираническим. Революционный трибунал и террор, разного рода чистки (этнические, религиозные, классовые) - все это подается как выражение чистой справедливости, и это настораживает. "Бессильная" справедливость оказывается слишком грозной. Даже если речь идет о любви и дружбе, вере и святости, то и здесь возникают свои перверсии: справедливость нередко приводит к зависти, обидам и мести. Отвратительное чувство Resentiment обращает все доброе в злое. Абстрактная справедливость не безоружна, хотя и выглядит совершенно бессильной; она разрушает сердца и души людей. Дискурс справедливости в форме критики и морального обличения подобен взрыву атомной бомбы, уничтожающей все живое" 220).

Человеку всегда есть за что справедливо отомстить. Когда катастрофа уничтожает город вместе со всеми жителями, то для той части населения этого города, которые при жизни были негодяями, эту катастрофу надо считать справедливым возмездием. Этот ход мысли отчасти объясняет народную любовь к Сталину и другим террористическим диктаторам. Поскольку всякому есть за что отомстить, то Сталин своими массовыми репрессиями шел навстречу самым подсознательным чаяниям масс. Не стоит забывать, что очень многие жертвы сталинских репрессий были обусловлены доносами со стороны соседей, друзей и коллег. Уничтожая тех, на кого доносят, государство удовлетворяло базовые потребности многих своих граждан - потребность в уничтожении ближнего. Карательная политика - весьма нужный подсознанию вид услуг. Не стоит забывать, что и гонения на ранних христиан, по мнению многих историков, инициированы, прежде всего, доносами властям - да и самого Христа распяли по настоятельным требованиям народных масс.

Великий каратель есть, собственно, просто последний оставшийся в живых, когда все отомстили всем за все. К сожалению, жизненная логика требует, чтобы хотя бы последний из мстителей выжил - хотя в идеале высшая справедливость предполагает всеобщую гибель (что хорошо понимал Ницше, противопоставлявший волю к жизни справедливости и морали). Эта идеальная ситуация смоделирована в "Десяти негритятах" Агаты Кристи. В этой саге о торжестве справедливости судья сначала уничтожает девять человек - всех в чем-то виноватых. А затем говорит: "Настоящий судья - тот, что может судить себя" - и кончает с собой. На острове не остается ни души, а значит справедливость торжествует, фурии отдыхают и всеобщее чувство мести удовлетворено. Заратустра у Ницше требовал найти ему "любовь, которая несет в себе не только наказания, но и вину", и "справедливость, которая оправдывает всех, кроме судей". Роль Сталина, который всех вокруг загоняет в лагеря присваивает себе чаемую всеми функцию мстителя "всем за всех", а сам остается в истории заклейменным в качестве великого злодея, вполне удовлетворяет этим максималистским ницшевским требованиям.

Впрочем, надо принять во внимание, что в большинстве случаев когда воображение придумывает "страшную месть", эта месть не реализуется, и воображающий это знает. Как верно отмечает Сартр, "мысленно ожесточается на своего врага и заставляет его испытывать всяческие моральные и физические муки тот, кто остается беспомощным, когда реально находится лицом к лицу с ним" 221). Именно потому, что в конечном итоге мститель уверен, что отомстить реально он не сможет, он не накладывает на свою фантазию никаких ограничений - в частности тех, что вытекают из соображений гуманизма или законности. В этом секрет успехов фильмов и романов о мести - которые, с одной стороны, реализуют те планы, об исполнении которых все мечтают, а с другой стороны, реализуют их в пространстве искусства, т. е. нереальном пространстве, и, таким образом, в конечном итоге не выходят за пределы сферы ирреального, где терпима даже избыточная жестокость и где даже незлые люди вполне соглашаются с жуткими видами казни.

По учению классика социологии Дюркгейма, исторически само уголовное право возникло из чувства возмущения и желания отомстить, появлявшихся у членов некоего древнего племени при виде нарушения их традиций и запретов. Когда право перестает действовать, месть и негодования выступают в своем чистом виде. Беда лишь в том, что у обычных людей негодование слишком быстро утихает. Именно на это обращает внимание Сенека в своем трактате "О гневе", когда ему приходится полемизировать с мнением, что чувство гнева необходимо для наказаний преступников. Правосудие, по Сенеке, в гневе не нуждается хотя бы потому, что гнев ненадежен и кажется разрушительным лишь в начале. "Тот самый гнев, - пишет Сенека, - который весь так и горел кровожадностью, изобретая мысленно неслыханные виды казни, к тому времени, как надо казнить, глядишь - уже утих и смягчился" 222). Шиллер в "Разбойниках" написал о гневе: этот волк слишком быстро насыщается. Учитывая сказанное Сартром, можно добавить, что гнев утихает не только потому, что проходит время, но и потому, что в некой точке мститель должен перейти из сферы чистой фантазии в сферу реальности, а это может привести к резкому пересмотру собственных желаний. Террор начинается тогда, когда негодование и желание отомстить передается от нестойкой психики индивидуума силам формальным и надличным. Так начался "красный террор" в 1918 году - сначала было покушение на Ленина, затем были демонстрации возмущенных, и, допустим даже, искренних в своем возмущении трудящихся с требованием красного террора, затем государство исполнило народный гнев и продолжало террор десятилетиями (затем тот же сценарий был повторен с убийством Кирова). Террор - это когда надличные силы начинают имитировать человеческий гнев и превращают его в систему. Но террор у Дивова - это сам человеческий гнев, воплощенный в образах. Здесь стоит вспомнить, что древнейшей функцией фантастики, по В. Рыбакову, является воплощение коллективных желаний.

Колонизатор Толкиен

В конце XX - начале XXI веков в российской фантастике появилась целая серия романов, использующих образы и персонажи произведений Дж. Толкиена. При этом во многих из них отрицательные персонажи Толкиена оказываются положительными - или, во всяком случае, не безусловно "плохими". Ирина Шрейнер считает, что вообще в фантастике идет процесс реабилитации драконов, ведьм и прочей нечисти, и этот процесс является составной частью начавшегося в XX веке глобального перехода к политике толерантности и диалога223). К этому надо добавить, что над писателями вообще, и фантастами в особенности, тяготеет императив поиска оригинальности. Если дракон обычно представляется злым - значит, будет оригинально и коммерчески выгодно объявить его добрым. Однако даже если это и так, то все же имеются специфические причины, которые побуждают писателей реабилитировать отрицательных персонажей именно у Толкиена. Отчасти эти причины были озвучены фантастом Ником Перумовым, сказавшим, что, по его мнению, отношение к оркам у Толкиена жестоко и несправедливо: Толкиен, по сути, призывает не сопротивляться им как агрессорам, а вообще уничтожать, как воплощение зла 221).