Философия и психология фантастики

В заключение темы хотелось бы отметить, что концепция "магической реальности" необходима фантастам еще и для того, чтобы прибегать к приему, излюбленному современными писателями - построению альтернативной истории. Вообще-то, как верно отмечают многие критики, следует отличать альтернативно-историческую и криптоисторическую фантастику. В первом случае фантасты придумывают новые, не бывшие в реальности исторические события, во втором - он придумывает фантастические объяснения уже существовавших исторических событий. Но у обоих этих направлений современной фантастики имеется серьезное методологическое сходство. И "криптоисторики", и "альтернативщики" нуждаются в неких компактных "структурах управления", воздействуя на которые можно изменять ход истории. Криптоисторики сами выдумывают эти магические структуры. Но они нужны и "альтернативщикам". Об этом очень точно пишут Е. И. Петухова и И. В. Чёрный: "В основе романов "альтернативной истории" лежит принцип так называемого контрфактического моделирования. Описываются события, которые могли произойти в прошлом, при условии, что то или иное историческое событие (рождение какого-либо героя, битва, революция и т.п.) не свершилось бы" 205). Если писатель строит условный мир, в котором октябрьской революции не произошло, он, по идее, должен ответить на вопрос, почему ее не произошло. Разумеется, фантаст может и не отвечать на этот вопрос, но для многих фантастов ответ оказывается и художественной, и концептуальной необходимостью. И в этом случае ответ фантаста оказывается с исторической и социально-философской точки зрения осмысленным только в том случае, если изменить ход истории можно с помощью совершения некой сравнительно небольшой поправки к ходу событий. Например: для того, чтобы революции не произошло, достаточно было бы убить Ленина. Намек на такой подход содержится в знаменитом рассказе Пелевина "Прозрачный мир". В этом случае личность Ленина оказывается той "магической", "ключевой" реальностью, которая оказывает влияние на весь ход истории. Если же такой "ключевой реальности" нет, то фантасту приходится изменять всю фактуру исходных обстоятельств, связанных с революцией. Если убить Ленина недостаточно, то надо изменить всю историю России, все ее реальные обстоятельства. В итоге мы даже не можем сказать, что "революция не произошла" - поскольку она не произошла в какой-то другой России, находящейся на какой-то другой планете.

Империи и спецслужбы в психологическом измерении

Современная российская фантастика чрезвычайно политизирована, что проявляется как в построении проектов политического будущего России, так и в создании воображаемых альтернатив ее прошлого. Это обстоятельство уже привело к появлению монографии Леонида Фишмана "Фантастика и гражданское общество", целиком посвященной российской фантастике XX века как разновидности социальной и политической мысли. Фишман отмечает, что фантастика - наиболее идеологизированный и "социологизированный" жанр литературы, более того, по мнению Фишмана "в европейских обществах XX века фантастика фактически стала играть роль, которую ранее играли идеология и утопия" 206).

Анализируя современную фантастику, Фишман приходит к выводу что для нее характерен "в целом антилиберальный консенсус". Действительность как мы ее видим - с крушением Советского Союза и постепенной вестернизацией России наших фантастов не устраивает, и по этому их творчество, по определению Фишмана, носит "реваншистско-ревизионистский характер". Понятие "ревизионизм" в данном случае Фишман истолковывает широко - как стремление ревизовать действительность, а также ее господствующие интерпретации.

В потоке "нелиберальной" фантастики чрезвычайно важное место занимает тема "империи", под которой часто понимают некое оптимальной состояние государства, находящегося в зените могущества и наслаждающегося внутренним порядком. Как пишет о российской "имперской" фантастике Виталий Каплан, "империя необязательно мыслится как некий аппарат насилия - скорее это средство создать единое безопасное пространство, среду для спокойного существования и развития" 207). Появилась целая серия романов, посвященных изображению недемократических империй, причем изображающих их с большей или меньшей симпатией. В среде писателей-фантастов образовалась литературно-философская группа "Бастион", на своих заседаниях и семинарах обсуждающая проблемы империи и традиции, как с точки зрения фантастики, так и в более широком социально-политическом контексте. Фантасты -участники "Бастиона" даже издают сборники публицистики на тему "империи". Один из участников "Бастиона", писатель Эдуард Геворкян говорит об империи, не боясь упреков в наивной идеализации: "Что для нас Империя? Сильное, процветающее, многоконфессиональное и полиэтническое государство. Неукоснительное соблюдение законов для всех без исключения. Равенство прав и возможностей. Свобода личности, кончающаяся там, где начинается свобода другой личности. Большинство уважает права меньшинства, меньшинство уважает и считается с волей большинства. Лояльность определяется не кровью, а служением. Гармоничное сочетание Традиции и Прогресса. Конкордат между человеком и властью" 208).

Впрочем, несмотря на приписываемые империи всевозможные идеальные достоинства, это слово, прежде всего, ассоциируется с могуществом. Империя символ силы, а стремление отождествить себя с "сильной позицией" естественно и для писателя, и для читателя. О спектре мотивов, заставляющих обратиться к образу империи, замечательно сказала Ольга Славникова: "Тоска по империи это не только ностальгия по совку, или жажда сильной руки, или сумма накопившихся обид предельно частного лица, которое все-таки заставили каяться в не им совершенных злодеяниях и платить за не им разворованные международные кредиты. Желание любого нормального гражданина быть частью силы, а не частью слабости, по-человечески понятно, тем более теперь, когда в устах преуспевающего финансиста фраза "А не надо быть слабым" звучит как оправдание любых комбинаций" 209).

Славникова, безусловно, права. По мнению Вячеслава Рыбакова, доминирующим аффектом советской послевоенной фантастики было "ожидание рая" 210). В той степени, в какой вообще правомерно говорить о доминирующих аффектах, для фантастики конца XX - начала XXI веков такой доминантой стало стремление занять "сильную позицию".

Еще одна сила, с которой с удовольствием ассоциируют себя и авторы, и читатели фантастики, является сила спецслужб. Вообще, спецслужбы стали объектом фантастики во многом по коммерческим соображениям. Еще Алексеем Толстым было обнаружено, что замечательный с точки зрения привлечения читательского внимания эффект достигается, если соединять фантастический антураж с коллизиями, заимствованными из остросюжетной - приключенческой или детективной - литературы. Но именно фантастам удалось раскрыть тот богатейший психологический потенциал, который таится в образе "специальной службы". Образы спецслужб и спецагентов обнажают в каждом взрослом большого ребенка. Для доказательства этого стоит обратить внимание на анализ сказочных книг Дж. Ролинг, проведенный Валентином Волчонком 211). Анализируя популярность книг о Гарри Поттере, Волчонок говорит, что творчество Дж. Ролинг эксплуатирует пять главных стереотипов детской психологии:

а) детские страхи (перед темным лесом и т.д.);

б) детские мечты о том, что придет кто-то сильный и накажет несправедливых взрослых;

в) детское желание стать волшебником;

г) веру детей в возможность жить в более интересном мире;

д) стремление каждого ребенка к лидерству.

Задумавшись над этими сформулированными Волчонком пунктами, приходишь к выводу, что все эти детские мечты вполне может выполнять и спецслужба. В фантастическом романе спецслужба связана с областью наших страхов (перед бандитами, вампирами, инопланетянами, наркоторговцами и вообще перед "сумеречной стороной жизни"); спецслужба может быть и мстителем за обиды; она является тем интересным миром, в котором, на зависть живущим в повседневности читателям, обитает герой. И конечно, в образе суперагента есть что-то от лидера и волшебника.