Перед тобой земля

Я надписал АА подаренную мною книгу "Стихотворений" О. Мандельштама, так: "Анне Андреевне Ахматовой. Я забыл мое прежнее "я"". АА надписала мне "Белую Стаю": "Павлу Николаевичу Лукницкому от разрушительницы Ахматовой. 20 июня 1928".

Сегодня или вчера АА получила письмо В. К. Шилейко с ответом на сообщение о смерти Нат. Викт. Рыковой. Сегодня АА получила письмо от Горнунга.

21 июня 1928. Четверг. Укладка вещей с утра. Потом в "Звезде", здесь Н. Тихонов, В. Каверин, В. Эрлих, Антон Шварц, Б. Соловьев и др. В два часа дня я пришел к АА в Шереметьевский Дом, принес ей розу, папку автографов Н. Г. и известие о том, что нобиле обнаружен. Рассматривали географическую карту, в кабинете, на диване. Потом пришла - А. Е. Пунина, потом - Н. Н. Пунин, вместе обедали. Потом - без четверти шесть я с АА вдвоем пошли погулять, дошли до Симеоновского моста, вернулись, сидели в саду Шереметьевского Дома у парадной. Хотелось побыть вдвоем.

Вторая запись - тоже из дневника, но она подробно изложена в записной книжке от начала до конца; мне остается только переписать ее

29. 05.1942

10.30. Внезапно налетело двадцать два бомбардировщика. Лежу в кустах, под ожесточенной бомбежкой, станционная деревня горит, я нахожусь между аэродромом и деревней - шел туда. Записываю в момент бомбежки. Немецкие самолеты делают заходы и бросают бомбы. Пикируют на аэродроме, летают над головой и, делая круги, заходят опять...

11.15. Встал было, пошел к аэродрому, но - они зашли опять и бомбят; огромные взрывы взвиваются над деревней - тучами дыма, пламенем... Вот еще два взрыва... Ревет сирена, сигнал тревоги, - значит, идут сюда еще новые.

Доносится треск горящих вагонов за деревней. Тень летит! Тяжелое гудение приближающихся бомбовозов, идет их много. Загудел мотор нашего самолета - завели. Идет в воздух, - над деревней новые взрывы.

Пикирует... Свист. Взрыв И ряд - взрывов. Свист и новые взрывы беспрестанны. Это рвутся снаряды. Затарахтел пулемет на аэродроме.

11.30. Я встал и пошел по полю. Наши три взлетели. И опять гул, опять зенитки. Строчит пулемет. Я лег опять на лужайку в кустах, потому что близко взрывы.

Появился четвертый самолет впереди. И один - сзади.

11.45. Опять бой передо мною. Наши заходят, атакуют... Немцы ушли... Заходят на посадку три, за ними - четвертый. Сели... И опять гул...

Взрывы на станции продолжаются. Пламя, дым, пыль...

12.15. Я на аэродроме. Опять налет - сюда. Зенитки бьют, пылает состав с боеприпасами на станции... Сижу с летчиками.

- Вот вам материал! Сначала с двадцатью двумя, потом - с девятью, потом - с тремя!

Бой продолжался до вечера и описан со всеми подробностями, поминутно.

19.07.1957.

Необычное лето

в своем ярко-зеленом убранстве

Провожало меня

в мой далекий, неверный,

Но, как счастье, заманчивый путь!

Голубая ракета летит

в межпланетном пространстве,

Метеорная пыль ударяется мерно,

шелестя и звеня,

в ее неуклонную грудь!

И, качаясь тревожно

в сфере спорящих сил тяготенья,

Управляю ракетой,

Ах, не думай,

гляди да гляди!

Но я все вспоминаю глаза.

В них любовь и сомненья,

С ними так невозможно

было мне оставаться в то лето!

Шар земной далеко позади.

Там, наверно, сегодня гроза!

1961год, 12 апреля: по радио еще и еще передают невероятное: "Человек в космосе!" Советский человек Юрий Гагарин.

Павел Николаевич очень близко, очень остро воспринимал все космические новости и всю информацию собирал, хранил.

Утром ездил по делам, вернулся домой. Дверь открывает Сереженька, кидается к нему на шею: "Папа... этот человек летал в космосе!.. Смотри!.." - на экране телевизора портрет Гагарина. Портфель Павла летит на пол, он - в пальто - к телевизору, и дальше - телевизор включен весь день...

Гагарин в космосе! Русский человек, советский!

Великолепный подвиг, чудесный праздник в душах людей, всего народа нашего! Праздник в каждом доме. И в нашем. Конечно, нас объемлют гордость и радость. Павел Николаевич прыгает, кувыркается. Мы не можем остановиться, говорим, говорим что-то друг другу, возбуждение не проходит, я все никак не соберусь с обедом, мечусь в разные стороны, снова и снова мы переживаем эту новость, это событие века, кажется, что пережить его просто невозможно, так захлестывает нас изнутри грандиозность свершившегося. И хотя Сереже семь лет, он понимает, что произошло неслыханное событие, что мы не в силах сладить с собой, и он также одержим радостью, и мы радуемся втроем, а к вечеру поедем на Красную площадь радоваться со всей Москвой, всей страной. Пока бегу в булочную, она рядом во дворе, возвращаюсь и застаю Павла Николаевича... да, да, я не ошиблась - плачущим, текут слезы по щекам. Первый раз я видела его таким. Испугалась. Выскочил Сереженька. Сразу отлегло, стала спрашивать. Отвечает: "Не плачу я, это другое, это от того, что я не смогу уже туда - не возьмут. Я мог бы еще принести настоящую пользу людям. Пусть бы я погиб за еще одну крупицу Знания для людей! Я всегда рисковал. Я тренирован Памиром, высотами, лишениями, войной. Пусть бы меня взяли в этот аппарат, как лайку, я был бы безмерно счастлив, не задумываясь, дать открытие людям. Что бы я сейчас ни написал - даже об ЭТОМ - это условно. Абсолютно - это полет в космос".

Он не рисовался. Он вообще не умел рисоваться. Наоборот, всегда о себе с насмешечкой, с иронией, как-то даже принижал себя всегда...

Все это я вспомнила только что. Потом вытащила из плотного ряда дневников, стоящих в заветном шкафу, томик, на корешке которого даты: "12.02 - 17.04.1961". Значит, о Гагарине в нем. Да, вот вижу - на обложке внизу овалом обведены два слова: "Полет Гагарина". Этот томик под номером 215, впрочем, как и многие другие, я его еще ни разу не открывала. А их ведь около трехсот. И каждый - страниц по триста, а то и больше.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

12.04.1961

...Этот подвиг Гагарина и создателей корабля зачаровал все человечество. Какой гигантский путь от конки, на которой ездила моя бабушка, боясь сесть в трамвай, когда он появился в Петербурге (дескать, "насыщен электричеством, вредно для сердца"), до полета в космос русского человека. И все на протяжении одной моей жизни. Как жаль, что я уже стар и становлюсь все немощней! Как без рассуждения готов был бы с радостью, вдохновением, энтузиазмом двинуться в любую минуту в космический полет, если б мне предложили его! Да, мне теперь не надеяться на это - стар!..

При любых обстоятельствах, даже при разрывах бомб, под обстрелом врага, в плену у басмачей, стоя, сидя или лежа, под дождями или в мороз, днем и ночью, в седле верблюда или лошади Лукницкий не расставался с записной книжкой. Здесь остановленные мгновения, увековеченная "одиссея" поразительного плавания по жизни.

Почему еще подростком он стал внимательно относиться к каждому дню и не отступал от укоренившейся привычки заносить в дневник все, словно делясь с незримым, но хорошо ведомым ему собеседником, которому интересна новая запись? Вероятно, потому, что необыкновенность происходящего в стране привлекала его. Каждый день, прошедший после выстрела "Авроры", нес в себе залп по старому миру и питал сознание мальчика новыми свершениями. Он не сомневался, что документы, письма, дневники, фотографии смогут помочь восстановить, каким был "тот" день, что именно внес он в движение революционного бытия, в какой амплитуде колебаний и переживаний жили и трудились люди. Не дано ему было при жизни отделить ценное от неценного, но он был убежден, что исследователям, людям, которые захотят знать о нашей эпохе, все - точно, как было, - любая запись может оказаться нужной.

Мало того, он хранил все: газету, пригласительный билет в клуб, письмо от неведомого ему корреспондента, черновик протокола собрания, продкарточку эпохи гражданской войны, хранил камень, положенный в полевую сумку во время путешествий с геологами, осколки снаряда, разорвавшегося в его блокадной квартире, засушенный цветок, проросший через тридцать лет сквозь заржавленную гильзу, найденную в 1972 году у могилы воина на Невском "пятачке"...