Литература мятежного века

После Шолохова мы перестали смеяться. И только по недосмотру власть предержащих в сочинениях отдельных русских писателей еще звучал приглушенный смех.

Дурак-чудик Шукшина, как и традиционный дурак русских сказок, полон решимости постоять за правду. Но если сказочный Иван-дурак, как правило, берет верх над злом и несправедливостью и выходит победителем в самых тяжелых ситуациях, то шукшинскому дураку уготована не столь завидная участь и далеко не всегда дело, ради которого он подвергается унизительным притеснениям, торжествует. Силы зла слишком велики, чтобы без боя восторжествовали добро и справедливость.

И все-таки именно в таком герое видит Шукшин источник торжества справедливости. Не кто иной, а Иван-дурак колеблет устои царства-государства Змея Горыныча, именно Иван приходит к мысли о необходимости серьезного пересмотра и изменения создавшейся ситуации: "Вечно кого-то боимся, кого-то - опасаемся. Каждая гнида будет из себя... великую тварь строить, а тут обмирай со страха. Не хочу! Хватит! Надоело... " И тогда на помощь писателю приходит горький смех, который в повести-сказке "До третьих петухов" (с многозначительным подзаголовком "Сказка про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума") становится его самовыражением, позицией.

Новый тип либерального интеллигента труден для воплощения в искусстве, поскольку изменчив, непоследователен, текущ и многолик, равно как опасен в силу своей индифферентности и инородности. Одна из его разновидностей, пожалуй, наиболее агрессивная и зловещая, выведена в образах шукшинских чертей. Пока Иван добывал справку, что он умный, твердыню русских монастырь - уже осаждала ватага чертей, во главе которых - "Некто изящный, среднего роста, в очках... ". Каждый из них выполнял определенное поручение и делал это хорошо. "Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытами ленивую чечетку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты... Один жонглировал черепами. А четверо - три музыканта с гитарами и девица - стояли прямо перед стражником: девица красиво пела "Очи черные". Лихо исполняли черти "под народ" - "Камаринскую" и "По диким степям Забайкалья". Хорошо они пели и плясали, так хорошо, что русские Иваны-дураки, расчувствовавшись, прозевали момент, когда их облапошили. Захватив монастырь, черти стали хозяевами положения: теперь монахи вынуждены иконы рисовать с них, чертей, а Иванов они собираются учить уму-разуму. "Какие же вы все же... грубые, - сказал изящный черт из-за частокола. - Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас... Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся".

Не менее значительных высот достигает дар Шукшина-сатирика при создании образа Мудреца, воплотившего в себе самые отвратительные проявления бюрократизма, тупости и цинизма кремлевских властителей. Мудрец "весь в теории" и так же социально вредна его демагогия. Но Шукшин не ограничивается приемом саморазоблачения героя, он активно вмешивается в ход событий и таким путем окончательно разоблачает этого деятеля.

Великолепен конец его окончательного посрамления: "С Мудреца сняли пиджак, брюки... Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем теплом белье.

- Это безобразие! - кричал он. - Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения, цель и средства - все искажено! Когда налицо отклонение от нормы!

Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу.

- А это... разве не отклонение?

- Это примитив! Это юмор каменного века! Все глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением... Ха-ха-ха! О-о-о!.. - И тут старичок пукнул, как-то по-стариковски, негромко - дал, и сам очень испугался, весь встрепенулся и съежился. А с молодыми началась истерика".

В подкладке сатиры Шукшина - действующие лица Иван-дурак, черти, Змей Горыныч, Мудрец, Баба-Яга, ожившие литературные герои - скрывается реальная действительность с ее напряженными внутренними процессами - отчаянием, нарастанием в обществе пессимистических настроений и трагических предчувствий.

Василий Шукшин, пожалуй, один из первых отчетливо разглядел лик жизни, которая настойчиво стучала в дверь нашего дома. Писателю ничего не нужно было измышлять за письменным столом или разыскивать своих персонажей по городам и весям России. Иваны-дураки и крепко спаянная между собой космополитская рать, то бишь черти, обступала его со всех сторон, галдела, терзала его измученную душу, отравляя ему жизнь. Она настойчиво лезла на лист бумаги - и он поддался, уступил ей... У него так и не хватило сил завершить "До третьих петухов" - горький смех внезапно оборвался и перо остановило свой бег.

IV

Искусство трудно. Чего стоит признание Гоголя о том, что каждая строка в "Мертвых душах" досталась ему потрясением. Это не какой-нибудь современный литературный Геракл, в мгновение ока создающий "общечеловеческие ценности"... Классики заживо сжигали себя на костре художества. Для них литература - святое дело, орудие познания тайн природы и человека. Именно здесь истоки непоколебимой веры в свое призвание, осознание роли и значения духовных богатств нации в контексте широкой исторической перспективы. Но как только ослабевает энергия веры и идейной убежденности, художественное творчество начинает затухать. Вспомним, как знаменитый французский писатель объяснял причины упадка итальянского искусства. "Итальянское искусство упало с высоты вовсе не потому, что, как обычно полагают, его покинуло высокое дыхание средневековья, что недостает гениальных творцов (...) гений всегда живет среди народа, как искра в кремне - необходимо лишь стечение обстоятельств, чтобы эта искра вспыхнула из мертвого камня, - писал Стендаль. - Искусство пало потому, что нет в нем той широкой мировой концепции, которая толкала на путь творческой работы прежних художников. Детали формы и мелочи сюжета, как бы художественны они ни были, еще не составляют искусства, подобно тому, как идеи, хотя и гениальные, еще не дают писателю права на титул гения или таланта. Чтобы ими стать, надо свести круг воззрений, который захватил бы и координировал весь мир современных идей и подчинил бы их одной живой господствующей мысли. Только тогда овладевает мыслителем фанатизм идей, то есть яркая и определенная вера в свое дело, без которой ни в искусстве, ни в науке нет истинной жизни".

В сущности говоря, подобное состояние искусства является следствием всеобщего кризиса. В такое время в среде деятелей культуры становится обычным явлением пассивность, внутренний разлад, безверие, что иногда сопровождается ростом тяги к пестрому миру личных переживаний и изысканной демагогии.

Как, скажем, объяснить теперешнее сочинительство стихотворца, надежно укрывшегося в дачном ските? Его поэма "Буцен" с подкупающей наивностью рассказывает сказочку о "смелом ручейке", который, возмужав, даже речку "замуж взял", о выпрыгнувшей из "воды, как из пожара, телешом безо всего" русалке и, само собой, о рыбной ловле. Затем Егор Исаев чудесным образом отправляет своего Буцена в "запредельный мир, на небеса", завершая сочинение пафосными восклицаниями в духе комсомольских вожаков горбачевского разлива:

- Дядя Митяяя?! Где ты?.. Где ты?!..

В бездны вечности кричу.

Бьюсь душой о бесконечность,

Не даю уснуть звезде...

- Не шуми. Я тут, на Млечном,

Запрягаю лошадей.

Вывожу их на дорогу,

Правлю точно на зарю

И, как там у вас,

С порога

Здравствуй, - солнцу говорю!

Скажут, соловью дачного сада, как и всем соловьям, все едино: дивная лунная ночь, стон угнетенного народа или вечерняя молитва послушника - он, знай, распевает свои песни без слов. Слабое утешение! Между тем в поэме ощущается отрешенность от мира сего. Она тяжеловесна в своей пассивной созерцательности и декоративно слащава, то есть лишена жизненной правды и человеческой боли.