Литература мятежного века

IV

Октябрь 1993 года. Залпы танковых орудий, расстрелявших в центре Москвы социалистическую демократию, отбросили человечество на много десятилетий назад, надев на него узду исчерпавшего и обесчеловечившего себя буржуазного образа жизни. Так была открыта одна из позорнейших страниц всемирной истории.

Парадокс нашего общества состоит в том, что оно делает вид или до конца не осознает своего положения - ему силой навязывают хищническую буржуазную идеологию - оголтелый индивидуализм, эксплуатацию человека человеком, пошлые нравы и бездуховную культуру, т. е. все те прелести западной цивилизации, которые целым народам принесли нищету, страдания и геноцид. Меж тем без конца пишут и говорят о смене курса, об общечеловеческих ценностях, экономическом процветании и т. д., но только не о тотальной угрозе для России - о всеобщей духовной капитализации жизни, внедрении буржуазных форм сознания, стремительно растущем мелкобуржуазном мироощущении российской интеллигенции. Что это: паралич национального духа? Эпидемия амнезии?

Впрочем, есть и откровенные признания на сей счет. Недавно в многотиражной газете "Аргументы и факты" главный редактор еженедельника "Завтра" писатель Александр Проханов не без гордости заявил: "Моя газета тоже буржуазная". Конечно, в этом признании много, скажем так, от журналистского мышления (известно, что буржуазия как господствующий класс капиталистического общества в России не состоялась, как того желают "новые русские"), но есть здесь и толика правды - в плане попытки внедрения в общественное сознание коктейля противоположных взглядов и убеждений, всех "правд", в пропаганде мелкобуржуазных воззрений и сомнительных духовных и моральных ценностей - в этом прохановский еженедельник преуспел. " разве он искусно не дезавуалирует свой облик патриотической риторикой, а под прикрытием безудержной патетики порою не стирает грань между классами и идеологиями, между добром и злом? Сегодня уже не кажется случайностью речение заместителя главного редактора "Завтра" Владимира Бондаренко: "У нас нет другого президента, у президента нет других писателей!" Надеялся на ельцинскую лояльность, значит.

Но дело не только в этом. Александр Проханов обладает своеобразным дарованием. Это, по свидетельству карманного критика, в некотором роде дитя "русского авангарда, стилистически далекое от русского традиционализма". Туманно, но сильно выражается сей "мастер фигурного говорения" (А. Платонов). Проще говоря, Проханов видит и оценивает явления действительности сквозь призму своего собственного "я", увенчанного гипертрофированной чувствительностью. Любопытно, что сие он изящно именует "внутренней свободой", "абсолютной свободой", быть может не подозревая, что декларации о свободе подобного рода - давно обветшалый фиговый листок, долженствующий прикрывать срамные места эксплуататорского режима.

"Я, - говорит он, - мучительно искал, где больше свободы". Разумеется, свободы для себя! Далее: "Я руководствовался внутренней свободой". Только она, как видим, движет его поступками, а отнюдь не твердые идейные позиции, не высокие моральные принципы или идеи социальной справедливости. Судите сами: "Газетой я занимаюсь не из-за карьерных или корпоративных интересов. Я этим занялся только потому, что сюда заложены вещи, связанные с абсолютной свободой... Я абсолютный хозяин газеты... Наш коллектив - это орден, братство, спецназ..." Как говорится, каждому свое - и мы не склонны осуждать литератора Проханова за убеждения. Это лишь констатация того неоспоримого факта, что мы имеем дело с образчиком буржуазного индивидуализма и последствиями, вытекающими из его сущности.

В этом свете более отчетливо просматривается концепция его "Последнего солдата империи". Главным пафосом этого, по его словам, "геополитического романа" является тотальное разрушение социалистической цивилизации. Речь идет не только об уготованном физическом рабстве побежденных, но и о рабстве духовном, о рабстве сознания, порождающем бесперспективность всякого сопротивления, ибо нет даже нравственно-психологической почвы для этого сопротивления. Главного героя не просто убивают (так заканчивается повествование) - его бросают в мусорную яму и заливают цементным раствором - навсегда, без следа. Все остальное - его путешествия по горячим точкам планеты, сочиняемая им какая-то странная книга, разговоры с партбоссами, пьяный шабаш в Доме литераторов, где выделяется своим чинным благородством иудейская семья,- все это приправа к катастрофе, глобальной и исторически якобы закономерной... При всем при том следует указать и на умение создавать напряженные ситуации, способность Проханова схватить и запечатлеть яркие эпизоды, блики реальности (встречи с женщинами, ловли и описание бабочек, казнь никарагуанского партизана и прочие).

Все это следствие мозаичности стиля, который можно назвать эмоциональным. Но мозаичность не как выражение мысли и состояния духа, а как заострение движения и эмоции. Не потому ли здесь нет запоминающихся героев и острых конфликтов и отсутствует четко выраженное художественное миросозерцание. Воплощая в образах только их внешнюю сторону, опираясь преимущественно на поверхностное знание действительности, автор лишает персонажей глубокого социального смысла, а повествование историзма.

Во многом это присуще и роману "Чеченский блюз" (1998 г.), посвященному пока еще затемненной странице нашей истории, а поэтому требующей не только осторожности, но глубины и прозрения. Надо сказать, в романе есть точно и тонко схваченные детали и сюжетные находки. Но в целом он разочаровывает, а иногда - рецидивы иррационализма - шокируют.

В "Чеченском блюзе" наглядно проявилась глубина противоречий в творческом сознании писателя. Быть может, резкое снижение жизненной энергии образов и неясность подлинной сути происходящего вынудили автора прибегнуть к мотиву божественного провидения; л

Хотя есть и другие мнения. Юрий Бондарев, например, восторженно пишет об этом сочинении как "о большой творческой удаче" и, прибегая к военной терминологии, заявляет: "Проханов выиграл, а не разыграл сражение". И, высказавшись в том смысле, что лишь та литература имеет живое дыхание и духовную ценность, которая создает нравственное, политическое и чувственное силовое поле, заключает: "Таков новый роман Александра Проханова "Чеченский блюз", вещь очень выдающаяся в современной прозе, незаурядная, я бы сказал, щедростью изображения, скрупулезным знанием военного быта, тщательной литературной отделкой, соединением в письме суровости и нежности. "Чеченский блюз" - сильный и мужественный роман, на мой взгляд, лучшая вещь Проханова, написанная в бессмертных художественных традициях русской прозы". Далее узнаем, что роман "реалистический и умен", что "своей верностью, всегда неудобной правде, своей неординарной талантливостью новый роман Проханова разительно глубок и мудр";8 а посему сочинение Виктора Астафьева "Убиты и прокляты" ему и в подметки не годится... Проще говоря, мы имеем наконец великое произведение, равного которому нет во всей современной русской литературе.

Что тут можно сказать? От художника всегда ждали чего-то большего, чем просто написания картины, оперы, поэмы или романа - в его произведениях должна быть некая одухотворяющая, постоянно действующая сила, способная служить значительным целям жизни, т. е. высоким духовным потребностям. В этом и волшебная сила искусства, и его великая тайна.

Когда автор выпустит в свет злободневный политический роман, погрешив против художественности, либо опубликует роман-хронику, где больше газетных вырезок и документов, чем искусства, или напишет по следам горячих событий талантливый репортаж, мы, отдавая должное его оперативности и публицистическому дару, не станем предъявлять ему высоких эстетических требований - достаточно и того, что сделал в меру своих сил и возможностей. Но мы вправе заявить: "Труд ваш полезен и заслуживает уважения, но не требуйте, чтобы на этом основании признали за вами большой художественный талант и рядом с вами упоминали всуе имена мастеров". А если такой автор подумает о своей персоне Бог знает что и громко станет требовать, чтобы за ним непременно признали титул "талантливый", "выдающийся", мы можем возразить, что в его сочинении отражены лишь внешние приметы реальности. Настоящий же художник, не покидая поля действительности, видит ее глубины и историческую перспективу, служит серьезным целям жизни, которые не исчерпываются постановкой злободневных задач.