Литература мятежного века

Многие писатели XIX века обращались к сказовой форме повествования - и среди них М. Шолохов, К. Федин, В. Маяковский. В ряде "несказовых" произведений обнаруживается присутствие сказовых элементов. Например, в "Чапаеве" Д. Фурманова явно ощущаются стилевые приметы сказового повествования. Вспомним рассказ Чапаева о случае в Карпатах во время войны 1914 года, когда из-за паники погиб почти весь отряд... В ранних произведениях Л.М. Леонова сказовая манера становится средством речевой социальной и психологической характеристики героя. Леонова привлекали люди с нелегкой судьбой, привязанные к прошлому лишь в силу будничных привычек. Потеря родины стала для них настоящей трагедией, ибо та родина, которая существовала в их представлении и которую они понимали, ушла в небытие, а новая - реальная - была для них непостижимой. В таком свете предстают перед нами, например, герои рассказа "Бурыга". Жизнь лесных "окаяшек" катилась по ровной дорожке, пока не "запели топоры", "хряснули весело", "пошли гулять-целовать", "встал на бору железный стон". "Железное" подняло "окаяшек", разнесло их кого куда. Испания, в которую Бурыга попадает, страна чисто условная, как недостоверны и его приключения у испанского графа, испанской купчихи и немца Бутерброта. Вот он "в сюртуке ходит", "волосы бобриком стрижет", а "серыми мутными утрами, когда зашевелится в бесьем сердце лесная тоска, ворует рюмками у Бутерброта коньяк". "Лесная тоска" и выступает в леоновском произведении как ведущий мотив. "Я, Шарик, домой хочу идти... Туда, - говорит Бурыга. - Не то, что у вас тут... у нас по-другому... Тебе, Шарик, не понять... Я туда пешком пойду". И Бурыга уходит в родные места. Даже ночь помогает ему, она обещает его "в тьму закутать", где нужно - на крыльях пронести. Фольклорные мотивы усиливают изображение духовной обреченности персонажа. Настроение рассказа, созданное массой сказочно-бытовых деталей, усиливается концовкой... "В ту ночь до утра выл Шарик на дворе... И выл, и выл, не давая городу спать, не давая тишине землю сном окутать... Понятно, собачья тоска - не фунт изюму!" Фантастический образ лесного существа Бурыги представляет собой воплощение тоски по родине.

В целом сказ не исчерпывал стилевые поиски литературы 20-х годов. Тем не менее он влиял на художественный ландшафт. Русский литературный сказ одно из оригинальных явлений мировой культуры.

Огромное значение для становления нового литературного сказа имело произведение Сергея Есенина "Песнь о великом походе". Над Россией, не успевшей еще залечить глубокие раны, нанесенные первой мировой и гражданской войнами, зазвучала песнь, в которой тесно сплелись история и современность.

Вы послушайте

Новый вольный сказ,

Новый вольный сказ

Про житье у нас.

Первый сказ о том,

Что давно было.

А второй - про то,

Что сейчас всплыло.

"Песнь о великом походе" вобрала в свою сюжетную канву главнейшие события почти двух веков. Здесь мы имеем пример счастливого слияния поэтического "я" с миллионными массами. Устами певца как бы ведут сказание непосредственные участники далекой и близкой истории, цепочка описываемых событий тянется от деяний Петра Великого и его сподвижника Лефорта до сражений красных питерцев под Лиговым, до боев революционных полков с Калединым, Колчаком и Врангелем. Источник творчества подлинного художника в народе.

Если мы сопоставим "Песнь о великом походе" с лермонтовской "Песней про царя Ивана Васильевича...", то найдем много общего в их манере сказывать, в их словесных узорах, поражающих своей народностью и строгостью отбора устно-поэтических традиционных образов. Не случайно современник Лермонтова Н.А. Бестужев в письме к брату из Петровского завода 4 июля 1838 г. отмечал, что главное достоинство "Песни про царя Ивана Васильевича..." состоит в умении поэта "передавать народность и ее историю".15

На первой же странице есенинского сказа склад и слог отчетливо выявляют колорит образного живого просторечия: "непутевый дяк", "стал быть", "уж и как у нас, ребята". При этом просторечие нигде не питается словами и оборотами, стоящими за чертой литературного языка и общедоступности; это именно живой разговорный народный язык с его неисчерпаемыми словообразованиями, с его веселыми интонациями, сразу придающими и отдельному слову, и всей строке, и целой фразе "лица необщее выражение".

И тут поэту приходит на помощь животворное просторечие с его неисчерпаемостью словообразования, с его незатасканными оборотами, веселыми интонациями, сразу придающими и отдельному слову, и всей строке, и целой фразе "лица необщее выражение". В контексте сказа так уместны "миляги", "тараканы, сверчки запечные", "дрохва (дрофа) подбитая". Или: "По Тверской-Ямской под дугою вбряк", "И навек задрал лапти кверху дьяк", "У него, знать, в жисть не болят бока". Здесь народный говор, просеянный сквозь сердце поэта и его чуткий слух, предстает перед нами во всем своем цветении. Как умельцы сталевары сплавливают воедино разные металлы, чтобы затем получать новые марки, так и поэт-сказатель разнородные, на первый и неискушенный взгляд, словесные и стилевые породы превращает пламенем художественного дарования в нечто однородное и уже незабываемое, не подлежащее пересмотру и переделке:

У Петра был двор,

На дворе был кол,

На колу - мочало.

Это только, ребята,

Начало.

С подлинно артистическим мастерством ввел поэт в свою эпопею чисто сказочный традиционный зачин. Прозаическая строка, взятая целиком из сказки, как бы заново родилась на свет и зазвучала совсем по-другому. Привитая к необычному для нее строю, она хорошо прижилась, как приживается привитая умелой рукой садовника веточка культурного садового растения к дичку. Прижилась, пошла в рост, зацвела и принесла плоды.

А рядом с ней на том же дичке опушилась зеленой листвой и другая ветвь - на этот раз принесенная из былинного сада-виноградника:

Ой, суров наш царь,

Алексеич Петр.

Он в единый дух

Ведро пива пьет.

Пивное ведро изготовлено здесь из того же злата-серебра, из которого певцы-былинники во времена давние ковали винные медовые чаши для святорусских богатырей, чаши вместимостью в полтора ведра и больше.

Курит - дым идет

На три сажени...

И вот к богатырскому дыму с непобедимой заставы уже льнет дым костров красных партизан. В речь и образы, осветленные и проверенные временем, врывается голос новой эпохи, голос рабоче-крестьянских масс, пришедших в невиданное.

В напевно-величавый гуслярский лад вплетается стремительная частушка XX века с ее торопливо-лихорадочным ритмом, имеющим что-то общее со стуком станка, с рокотом мотора, с бегом машины.

Ах, рыбки мои,

Мелки косточки,

Вы, крестьянские ребята,

Подросточки.

Ни наготой вас не взять,

Ни рязанами,

Вы гольем пошли гулять

С партизанами.

Ритмы разных исторических эпох могут слиться в единое художественное целое, воплотиться в самобытном неповторяемом произведении, если художник стоит вровень со своим веком, если миропонимание и мироощущение его озарено передовыми идеями времени.

Наряду с известными мастерами жанра сказа прошлого века П.П. Бажовым и М.Х. Кочневым следует назвать северянина Степана Писахова, писателя и живописца. В своих пейзажах и сказах он изобразил таинственно-фантастическую красоту русского Севера. Он - фантазер, лирик, влюбленный в скромные краски скудной тундровой природы, однообразной серой водной глади. При этом он психологически тонко передает одинокость человеческой души, покоя и гармонии с природой полярного безмолвия. Эту томительную одинокость Писахов воплощает во много раз повторяемых сиротливо возвышающихся айсбергах и соснах, в деревянных церквушках и крестах, в легкокрылых парусниках, одиноко парящих в дымке тускло мерцающего холодного горизонта. Во всем пейзажном творчестве художника Писахова чувствуется давление природы на человека.