Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

25 августа мне сообщили через ведомство адмирала Канариса, главы абвера, что нападение на Польшу вот-вот начнется. Я собирался воспользоваться добрыми услугами генерала Остера, чтобы немедленно добраться до Зоссена, где дислоцировался штаб вермахта. Хотел срочно предупредить генерала фон Браухича и попытаться побудить его принять контрмеры. Я взаимодействовал немало времени с генералом Томасом в усилиях предотвратить войну. Он через адмирала Канариса сообщил в Зоссен по телефону о моем намерении прибыть туда. В ответ Браухич отказался встретиться со мной и сказал, что если я буду настаивать, то он арестует меня.

Мы испытали временное облегчение, узнав почти сразу о том, что приказ о нападении отменен. Но тем более были удивлены, когда через восемь дней командование двинуло войска на Польшу. В вызове, брошенном Гитлером ультиматумами Англии и Франции, срок которых истек 3 сентября, я усматривал крушение своих последних надежд на предотвращение войны. Вспыхнул не просто конфликт между Германией и Польшей, но началась Вторая мировая война.

Позиция военного руководства казалась мне непостижимой. Во всех разговорах, которые я вел со знакомыми мне генералами, снова и снова выяснялось, что Гитлер неизменно призывал их не беспокоиться по вопросу о возможном вмешательстве западных держав в случае войны с Польшей. Когда срок ультиматумов истек, командование армии, люфтваффе и флота было обязано откровенно заявить Гитлеру о том, что он либо ошибался, либо преднамеренно вводил их в заблуждение. Они должны были дать ясно понять Гитлеру, что Германия не готова вести Вторую мировую войну и никогда не выдержит ее бремени. Ничего подобного не случилось. Зло двигалось своим чередом.

Военное командование следует винить, однако, не просто в неисполнении своего морального и политического долга, но также в военной некомпетентности. На Нюрнбергском процессе фельдмаршал Мильх заявил, что в начале войны одни британские ВВС были сильнее люфтваффе. Адмирал Дениц констатировал на суде, что в начале войны Германия располагала в целом пятнадцатью подводными лодками, пригодными для использования в Атлантике. А генерал Йодль приводил данные о сухопутных силах, которые состояли всего из семидесяти пяти дивизий и часть их даже не имела штатной укомплектованности вооружением. Каким образом Верховное командование могло отважиться на вступление в мировую войну при столь катастрофической неподготовленности?

Из послевоенной литературы мир узнал о различных попытках арестовать Гитлера и предотвратить таким образом продолжение войны. Я знал почти обо всех этих попытках, одобрял их и содействовал им. На этих страницах, однако, я хочу рассказать только о собственном опыте в это время.

На рубеже 1939–1940 годов я жил как частное лицо иногда в Берлине, иногда в загородном доме. День за днем со мной связывались корреспонденты крупных американских журналов с просьбами ознакомить американскую публику с положением в Германии, немецким образом мышления и немецкими целями. В соответствии с принятыми правилами поведения я сообщал об этом Риббентропу, который давал добро на интервью, но просил присылать их письменные тексты перед отправкой. На это я не соглашался.

Через несколько недель я получил очередное предложение из Америки, о котором писал Гитлеру:

«Считаю своим долгом сообщить вам следующее.

20 декабря 1939 года я получил по телеграфу предложение от журнала Foreign Affairs, весьма известного американского периодического издания, освещающего проблемы внешней политики. Меня просят написать статью о позиции Германии в настоящем конфликте и добавляют, что мое имя пользуется там таким уважением, что любой материал под моим именем вызовет большой интерес. Я сообщил об этом предложении министру иностранных дел и, если это его заинтересует, готов предложить себя в его распоряжение для обсуждения данного вопроса. Министр иностранных дел предложил, чтобы я написал статью и прислал ее ему на просмотр. Поскольку я не могу согласиться с подобными условиями как из-за американцев, так и из-за себя лично, то отложил принятие предложения журнала.

Теперь я получил аналогичное предложение от редактора Christian Science Monitor, хорошо известной американской газеты. Не желаю связываться снова с министром иностранных дел по этому вопросу, не желаю также, чтобы второе предложение прошло без привлечения, по крайней мере, вашего внимания к тому, что у нас на родине явно недооцениваются возможности, предоставляемые нам для оказания немецкого влияния на американское общественное мнение».

По получении этого письма Гитлер пригласил меня к себе. Я подчеркнул, что публикации случайной статьи в американской печати недостаточно, чтобы повернуть вспять растущие антигерманские настроения в Соединенных Штатах. Предложил, чтобы мы послали туда кого-то, кто мог бы поддерживать постоянный контакт с американской общественностью и особенно с прессой. На вопрос, готов ли я взяться за это дело, ответил утвердительно. Гитлер благосклонно принял предложение и сказал, что обсудит его с Риббентропом. Больше я ничего не слышал об этом деле.

Вместо этого Риббентроп послал в США через некоторое время берлинского адвоката, члена партии… Этот господин пробыл там недолго. По возвращении он рассказывал мне, как плохо к нему относились. Ему постоянно угрожали по телефону, выгнали не менее чем из четырех отелей после короткого проживания там, он не смог получить доступ ни в один клуб.

Еще возможно было улучшить наши отношения с Америкой, когда заместитель госсекретаря США Саммер Уэллес совершил в начале марта 1940 года поездку по европейским странам, в ходе которой посетил также Берлин. Хотя американскую администрацию проинформировали о моем увольнении, было объявлено, что господин Саммер Уэллес захотел побеседовать с четырьмя лицами: с Адольфом Гитлером, Германом Герингом, Риббентропом и доктором Шахтом. Мне сообщил об этом МИД с явно выраженным изумлением по поводу намерения Уэллеса встретиться со мной.

Риббентроп явно хотел предотвратить разговор со мной Саммера Уэллеса тет-а-тет. Сначала он пригласил меня на завтрак в честь господина Уэллеса. Я мог бы побеседовать с американским гостем и тогда. Любопытно, однако, что завтрак отменили. В любом случае явное желание господина Уэллеса поговорить со мной нельзя было просто проигнорировать. Когда поверенный в делах США пригласил меня на чай для беседы с господином Уэллесом, глава протокольного отдела МИДа послал за мной и предложил мне взять с собой переводчика.

С некоторым ехидством я ответил:

— Не думаю, что это нужно. Я попросил бы обойтись без переводчика, поскольку полагаю, что господин Саммер Уэллес разговаривает как минимум на одном из трех основных европейских языков.

В воскресенье 3 марта 1940 года в пять часов пополудни я прибыл в резиденцию американского поверенного в делах господина Керка, где встретил гостей из дипломатического корпуса — очаровательную супругу итальянского посла синьора Аттолико, бельгийского посла и министра Нидерландов со своими женами. Самого хозяина не было. В полдень он уехал с Саммером Уэллесом в Каринхалле повидаться с Германом Герингом. Поскольку они уехали между двенадцатью и часом дня, то рассчитывали на ланч с Герингом. Когда они вернулись в Грюнвальд вскоре после шести, то мы узнали, что в течение всего пребывания в Каринхалле им не было предложено не только ланча, но даже освежающих напитков. Прежде всего им хотелось что-нибудь поесть.

Из приватного разговора с Саммером Уэллесом я сделал вывод, что Гитлер отнюдь не произвел на него неблагоприятного впечатления. Остается загадкой, почему Уэллеса так плохо принимали. Риббентроп, чье знание в совершенстве английского языка известно каждому, фактически не постеснялся принять господина Уэллеса в присутствии переводчика и выслушивать в переводе речь американца.

В ходе моего разговора с Уэллесом выяснилось, что он обсуждал с Гитлером возможность заключения мира при американском посредничестве. Гитлер выдвинул условие, что в случае заключения такого мира Германия должна остаться в этнологическом единстве, то есть в границах 1914 года, с учетом аншлюса Австрии и Судетской области, но исключая Эльзас и Лотарингию. Меня особенно интересовали суждения Уэллеса по экономике.