Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Каждый месяц я ездил в Базель на заседания представителей Банка по международным расчетам. Там у меня была возможность регулярного общения с коллегами по совету директоров и другими банкирами из западных стран. Несмотря на сдержанность, которой требовала государственная принадлежность каждого из нас, мы тем не менее обменивались в ходе своих разговоров полезными мнениями, не оставлявшими сомнений в отношении реакции на сложившуюся политическую атмосферу.

Чем больше усугублялась обстановка в Германии, тем сильнее росло мое желание использовать свои связи в Базеле как средство сохранения мира. В течение лета я слал запросы своему британскому коллеге Монтегю Норману в отношении того, возможно ли привести британскую политику в соответствие с моими усилиями по сохранению мира. До этого британская политика, казалось, предоставляла Гитлеру свободу действий на международной арене.

Когда я через четыре недели встретился с Норманом, он сказал:

— Я обсуждал твое предложение с британским премьер-министром Невилем Чемберленом.

— И каков его ответ?

— Ответ таков: кто такой Шахт? Я веду дела с Гитлером.

Такой ответ вызвал у меня большое удивление. Мне казалось непостижимым, что британский премьер-министр придает так мало значения поддержанию определенных контактов с теми кругами, которые выступают за мир.

Постепенно во мне вызревало убеждение, что только смелая акция может покончить с гитлеровским режимом, поскольку попытка вести его в правильном направлении посредством открытого сопротивления со стороны ответственных генералов и министров оказалась бесплодной. Затем случайная реплика свела меня с генералом фон Вицлебеном. Я обнаружил в нем решительного противника режима. Сумел убедить его, что международный военный конфликт в условиях гитлеровского правления неизбежен, что только решительные акции приведут режим к падению.

Следующие месяцы прошли в подготовке государственного переворота. В нашем заговоре делалась ставка на дивизию под командованием генерала Брокдорф-Ахлефельда в Потсдаме. При помощи этой дивизии и бронетанковых сил, обещанных генералом Гальдером, который сменил на посту начальника Генштаба генерала Бека после его отставки, следовало арестовать Гитлера и его ближайших помощников и судить их судом Государственного трибунала в конце сентября 1938 года.

Прежде всего мы обсудили наши планы с генералом Беком, поскольку он подозревал, что его отставка с поста начальника Генштаба летом 1938 года была вызвана именно воинственными планами Гитлера. Бек обладал сильным характером и высокой культурой. Он был широко образован не только в военной, но и других областях. Как начальник Генштаба, он пользовался абсолютным доверием армии и признавался моральным лидером штаба. Тем не менее Бек был больше теоретиком, чем практическим деятелем. Его отставка ускорила моральное разложение Генштаба. Его уход лишил высшие военные чины их единственного лидера, способного противостоять Гитлеру.

Предполагаемый государственный переворот не удалось осуществить из-за Мюнхенской конференции, которая привела к временному разрешению жгучего чешского вопроса.

Я рассказал о событиях этого месяца, насколько принимал в них участие, в своей книге «Расчет с Гитлером» (издательство «Ровольт», Гамбург, 1948 год). Поэтому ограничусь подведением итога следующим образом.

Хотя с этого времени существовала постоянная угроза моей жизни, я не мог полностью скрыть свое неприязненное отношение к режиму. Да, когда было необходимо, я прибегал к маскировке, как делал это прежде. Позднее, во время суда по денацификации, мне ставили эту маскировку в вину. Американский главный обвинитель дошел до того, что пытался усовестить меня за отсутствие в моих действиях чего-либо, дающего нить к моим намерениям устранить Гитлера. Я ответил, что не мог афишировать это заранее в газетах. Те, кто не был сведущ в искусстве маскировки, подвергали опасности свою жизнь и жизни других людей. У меня не было никакого желания погибнуть по воле Гитлера: наоборот, я хотел жить ради своего народа. Доказательством того, что я не хотел сохранить жизнь ради себя самого, было мое нахождение в течение семи лет под обвинением в государственной измене.

Проще всего для меня было бы невозвращение в Германию после поездки в Индию. Когда я уезжал в 1941 году в Швейцарию для проведения своего медового месяца, то мог бы остаться там без дальнейших тревог. В обоих случаях я вернулся в Германию, потому что не хотел уклоняться от беды, грозившей моему народу. Во взаимодействии с более чем дюжиной сообщников я играл ведущую роль в подготовке военного мятежа против Гитлера. Малейшая неосторожность, случайная или по небрежению, могла стоить мне головы. В течение семи долгих лет я жил под сенью постоянной опасности, не отказываясь ни на мгновение от своего намерения предотвратить войну, остановить ее и уничтожить Гитлера.

Каждое Рождество Имперский банк устраивал для молодых сотрудников вечеринку, на которой регулярно присутствовал и выступал председатель банка. В течение прошедших лет национал-социалисты делали все возможное — не без успеха, конечно, — чтобы привлечь служащих банка и воспитать их в духе так называемой национал-социалистической философии. Как-то раньше я призывал молодых сотрудников отмечать Рождество не только в светской манере, но и помнить, что для нас рождественские праздники были плодом тысячелетнего счастливого союза христианской веры и немецкого характера, на котором основана вся наша цивилизация. В своем обращении к молодым людям на рождественской вечеринке 1938 года я сослался на события 9 ноября.

«Преднамеренные поджоги еврейских синагог, разрушение и разграбление еврейских предприятий, жестокое обращение с еврейскими гражданами являются такими бессмысленными и возмутительными акциями, которые заставляют каждого немца краснеть от стыда. Надеюсь, никто из вас не принимал участия в этих акциях. Если же кто-то участвовал в них, то я советую ему уволиться из банка как можно скорее. У нас в Имперском банке нет места для тех людей, которые не уважают жизнь, имущество и убеждения других. Имперский банк опирается на добрую волю и крепкую веру».

Эту речь слушали несколько партийных идеологов.

Последнее заседание кабинета проводилось 4 февраля 1938 года, и больше их не было. Главным вопросом заседания было сообщение, что генералу фон Фричу предъявили обвинения в преступлениях, о которых Гитлер тогда не сообщил подробностей. Дебатов не было.

Меморандум Имперского банка, в котором мы требовали остановить чрезмерные расходы на вооружение, был передан Гитлеру 7 января 1939 года. Ответа не последовало. Из некоторых источников мы узнали, что Гитлер, увидев под документом восемь подписей, воскликнул: «Да это мятеж!»

Гитлер всегда стремился пресекать возможность для своих министров или коллег собираться группами для обсуждения событий в стране. Позднее он издал письменное распоряжение, в котором специально подчеркнул, что его министры не должны собираться вместе для взаимных обменов мнениями ни при каких обстоятельствах. Восемь подписей под меморандумом Имперского банка сильно разозлили его.

19 января 1939 года я вернулся домой очень поздно и обнаружил целый ворох телефонограмм и телеграмм, требующих моего пунктуального прибытия в ведомство канцлера в 9.00 на следующее утро. На следующий день назначение было отложено по телефону до 9.15. Едва я вошел в гостиную, выходившую окнами в сад старой Имперской канцелярии, как появился фюрер, и состоялся следующий разговор:

— Я послал за вами, господин Шахт, чтобы вручить вам письменное извещение об увольнении с должности председателя Имперского банка.

Он протянул мне документ. Я молча взял документ, не глядя на него.

— Вы не вписываетесь в общую национал-социалистическую схему действий.

Я продолжал молчать. Наступила короткая пауза.

— Вы отказались от того, чтобы ваш персонал прошел политическую проверку.

Я по-прежнему хранил молчание. Последовала новая короткая пауза. Раздражение Гитлера усиливалось.