Шпандау: Тайный дневник

— Когда вы вчера работали в саду, а охранника не было поблизости, я быстро разбил очки и осколком стекла вскрыл себе вены на запястье. В течение трех часов никто ничего не замечал, — продолжал он с довольным видом. — Я лежал в камере, и у меня было полно времени для того, чтобы истечь кровью. Тогда я навсегда избавился бы от боли. Я уже чувствовал приятную слабость. Но потом вдалеке услышал шум. Этот несчастный советский полковник совершал обход. Он увидел меня и немедленно зашил рану.

Гесс уныло посмотрел на меня:

— Я неудачник! Признайте это!

Но я поздравил его с неудачей, что он воспринял как дружеский жест.

Днем Гесс поглощал тонны еды: молоко, кашу, сладкий соус, бульон, сыр, апельсины. Вечером он тоже ел с прекрасным аппетитом. У меня сложилось впечатление, что он прекратил «операцию». Через своего друга я отправил Хильде телеграмму с просьбой отказаться от посредничества Красного Креста.

11 декабря 1959 года. Всего за две недели Гесс набрал четырнадцать килограмм. Только человек с железным желудком способен так объедаться после нескольких недель поста. Гесс, правда, немного смущен.

— Здесь все сошли с ума, даже весы.

Хотя некоторые русские называют эту попытку самоубийства саботажем, большинство охранников очень любезно ведут себя с Гессом. Все крутится вокруг его здоровья. Многие охранники, очевидно, перепугались не на шутку. Они как будто говорят себе: на два миллиметра глубже, и мы бы остались без пожизненной работы. Так что Гесс неожиданно стал ценным объектом. Ему это, похоже, нравится.

18 декабря 1959 года. Усилия Хильды приносят плоды. Герберт Венер и Карло Шмид поддерживают мое освобождение. Хильду принял новый президент Федеративной Республики Генрих Любке и обещал сделать все, что в человеческих силах. Я слежу за их усилиями с благодарностью, но равнодушно. Я пробыл здесь слишком долго.

31 декабря 1959 года. Рождество осталось позади. Никаких событий, никаких чувств, никаких записей. Разве в прошлом году было по-другому? Ощущение праздника в Рождество — в любом случае в нем есть что-то неестественное, напоминает дрессированную собаку, приученную сидеть по команде, — постепенно исчезает, когда у нас в течение какого-то времени нет никакого Рождества.

1 января 1960 года. 1 февраля пройдет две трети моего срока. Интересно, это открывает для меня какие-то новые возможности?

Я без всякого интереса смотрю на новый настенный календарь.

11 января 1960 года. Встреча с Альбертом стала хорошим началом нового года. Мы обсуждали его учебу; он хочет стать архитектором. Не успели мы дойти до личных вопросов, как наши полчаса истекли.

12 февраля 1960 года. Два дня назад русский охранник рассказал мне о своей жене и упомянул, что у них двое детей. Потом вдруг с испугом приложил палец к губам. Неужели ему нельзя рассказывать даже об этом?

19 марта 1960 года. Сегодня мне исполнилось пятьдесят пять.

Функ обычно помнил о моем дне рождения. На этот раз меня поздравил только капеллан. Он подарил мне Четвертую симфонию Брукнера. Однажды я сказал ему, что попросил ее исполнить на последнем концерте Берлинского филармонического оркестра в апреле 1945-го. Мы вместе пошли в часовню, где находится тюремный музыкальный салон. Мы с капелланом сели в пяти метрах от проигрывателя в разных концах комнаты, потому что русский директор возражает, если мы садимся ближе. Ширах остался в камере и даже дверь закрыл.

— В моей голове и так много мелодий; мне не нужны концерты, — сказал он в ответ на мое приглашение.

Гесс лежал на кровати с открытой дверью.

24 марта 1960 года. Харди дал мне почитать «Застольные беседы Гитлера». Эту книгу опубликовал помощник Бормана, доктор Генри Пиккер. Я смутно припоминаю Пиккера, молодого неприметного административного работника в ставке фюрера. Он всегда сидел за боковым столиком вместе с адъютантами, но мне казалось, что он не их круга. Однажды Юлиус Шауб рассказал мне, что своим привилегированным положением при дворе молодой человек обязан исключительно своему отцу, сенатору из Вильгельмсхафена. Он в числе первых вступил в партию и еще тогда пригласил Гитлера в свой дом. Любопытно почитать, что пишет этот молодой человек, которого никто не замечал.

Эти «Застольные беседы» не дают точного представления о Гитлере. Я говорю не только о том, что Пиккер более или менее процеживал его словесные потоки и впоследствии пригладил и стилизовал их. Я хочу сказать, что Гитлер, сидя за столом в ставке фюрера, часто представлял себя в ложном свете. Меня всегда поражало, каким изысканным языком он изъяснялся в присутствии офицеров и других образованных людей, порой используя неестественные высокопарные обороты речи. Этот Гитлер отличался от того, которого я видел в узком кругу; и опять же он вел себя совершенно иначе в компании своих гауляйтеров и других партийных функционеров — с ними он переходил на жаргон их боевой молодости и товарищества. В обычной беседе, если он говорил откровенно, он выражался намного примитивнее, чем его представляет Пиккер, его речь была более резкой и грубой, но в то же время более убедительной. Он неловко обращался со словами; он выплевывал фразы, в которых не было четкой структуры, — за ним невозможно было записывать. Он перескакивал с одной темы на другую, часто повторяя слова типа «фундаментальный», «абсолютно», «непреклонный». Еще он питал слабость к словам и выражениям времен пивных драк, к примеру, «отлупить», «железное упорство», «грубая сила» или «избить до полусмерти». В минуты возбуждения он также часто употреблял фразы типа: «Я придушу его голыми руками»; «Я лично пущу ему пулю в лоб» или «Я с ним разделаюсь».

Пиккер также не сумел передать медленный, болезненный процесс созревания, который можно почувствовать через способ образования предложений. Гитлер часто по нескольку раз начинал предложение, потом обрывал себя на полуслове и начинал снова почти теми же словами, особенно когда был зол или расстроен. Но что касается мыслей, в книге нет никаких фальсификаций. Почти все высказывания Гитлера, которые приводит Пиккер, я слышал от Гитлера в тех же или похожих выражениях. Упущена лишь верхняя часть конструкции, а тягостное, нудное многословие превратилось в живые монологи. В этом смысле точный текст может создать ложное впечатление.

11 апреля 1960 года. Со слезами простился с Харди, одним из моих немногих друзей.

2 мая 1960 года. До Владивостока еще 139 километров.

5 мая 1960 года. Гесс пришел в ярость от статьи в сегодняшней газете, которая, по его мнению, преувеличивает способности фельдмаршала Манштейна. Но когда я сказал, что даже во время войны прославленные генералы считали Манштейна блестящим стратегом, едва ли не лучшим во Второй мировой войне, Гесс взорвался:

— Чушь! Перед войной Бломберг сказал мне, что Манштейн был лишь вторым кандидатом.

— А кто был первым? — спросил я.

Я перечислил все возможные варианты от Фрича, Йодля и Браухичадо Гальдера и Бека. Наконец Гесс с всезнающей улыбкой заявил:

— Мой дорогой друг, вы зря тратите время. Вы ни за что не догадаетесь. Так и быть, я вам скажу: Бломберг ясно выразился: «Я, конечно, не разбираюсь в искусстве, архитектуре и политике, но я кое-что понимаю в стратегии и говорю без всякой зависти: фюрер — лучший полководец Германии, величайший стратег нашего времени. В области стратегии фюрер — настоящий гений».

5 мая 1960 года. Кто-нибудь должен написать о дилетантстве Гитлера. Он обладал невежеством, любопытством, энтузиазмом и безрассудством прирожденного дилетанта; и вместе с тем вдохновением, воображением и беспристрастностью. Другими словами, если бы мне надо было подобрать фразу, точное и лаконичное описание Гитлера, я бы сказал, что он был гением дилетантства.