Шпандау: Тайный дневник

Когда я упомянул об этом Шираху, он высокомерно бросил:

— Что? Вы пишете о таких вещах? В моих письмах нет подобных банальностей. Я из принципа никогда не рассказываю о жизни в тюрьме.

2 мая 1959 года. В качестве запоздалого подарка ко дню рождения жена привезла мне рубашку темно-синего цвета. Джон Маскер заявил при Ешурине:

— Это фашистская рубашка.

— Но они были черными, — возразил я.

— Не совсем, — настаивал бритт. — Я сам видел синие рубашки в 1936-м в Риме.

Ешурин разрешил наш спор:

— Синий — цвет рубашек Союза свободной молодежи Германии.

И простодушно добавил:

— В нашей Германской Демократической Республике.

8 июня 1959 года. В последнее время советский директор взял моду появляться в самый неподходящий момент. Сегодня французский повар приготовил куриную грудку под майонезом, но пришел русский и запретил. Днем Ширах сидел на скамейке с Пембертоном в тени большого красивого орехового дерева, и их увидел советский полковник.

9 июня 1959 года. Американский директор уже выразил свое недовольство Пембертону. Он сказал: охранники и заключенные вполне могут стоять рядом; никто не станет возражать, если охранник сидит, а заключенный стоит перед ним. Но если заключенный сидит, а охранник стоит перед ним, это рассматривается как неуважение со стороны заключенного. И уж совсем против правил, если оба сидят рядом на скамейке.

В принципе директор, конечно, прав. Но когда заключенные и охранники десять лет живут вместе, невозможно строго придерживаться правил.

10 июня 1959 года. Пара диких уток свила гнездо в саду и теперь с выводком из шести утят бесцельно шагают по дорожкам. Иногда они плавают в небольшом пруду, который я соорудил из бракованной ванны. Они питаются молодыми побегами водяных лилий, которые нам любезно прислали из Берлинского ботанического сада. Несколько дней назад они попытались пробраться к тюремным воротам — хотя высокие стены закрывают обзор — потому что в том направлении находится ближайшее озеро. Никто не открыл им ворота. Теперь охранники и заключенные сообща устраивают облаву на уток, чтобы заманить их к воротам и выпустить на волю.

13 июня 1959 года. Сегодня капеллан сообщил мне, что Карлу Барту было приятно узнать, что я читаю его трактат о догматах. Кстати, эти книги, с дружеским посвящением от автора, поступают из библиотеки фрау Гертруды Штевен, невестки бывшего члена совета министров и депутата Социал-демократической партии Густава Хайнемана.

К настоящему времени я уже прочел шесть томов «Догматики» Барта. Я еще многое не понимаю, главным образом из-за сложности терминологии и темы. Но я сделал одно любопытное наблюдение. Непонятные куски текста оказывают на меня успокаивающее действие. С помощью Барта я достиг равновесия и даже, несмотря на подавленность, чувствую себя освобожденным.

Барт помог мне понять, что человек не освобождается от ответственности только потому, что зло заложено в него природой. Человек по своей природе — злой и, тем не менее, несет ответственность. Мне кажется, это в некотором роде дополняет идею Платона, заключенную в его изречении о том, что для человека, совершившего проступок, «есть только одно спасение: наказание». Платон развивает свою мысль: «Следовательно, для него лучше понести наказание, чем избежать его; потому что наказание сохраняет душу человека».

13 июля 1959 года. Сегодня прибыл в Пекин. На огромной площади перед императорским дворцом проходила какая-то демонстрация. Двести, триста, четыреста тысяч человек — кто знает, сколько их там было? В этой пульсирующей толпе я быстро потерял ориентацию; все люди казались на одно лицо, и мне стало страшно. Я поспешно покинул город.

В последнее время садоводство почти не оставляет мне времени для моих путешествий. 2280 километров от Куньмина до Пекина я прошел за 415 дней, но при этом все равно получается в среднем 5,4 километра в день. С тех пор как четыре года и десять месяцев назад я отправился в Азию, я прошел 14 260 километров. Если бы в начале моего похода в Гейдельберг кто-нибудь сказал мне, что эта дорога приведет меня на Дальний Восток, я бы подумал, что он — или я — сошел с ума. Теперь мне предстоит проделать путь от Пекина до Владивостока, и я уже заказал книги по этому маршруту.

14 июля 1959 года. Шутка насчет Пекина вовсе не была шуткой. Сегодня, совершая свой ежедневный обход, я пытался понять, что заставило меня столь стремительно покинуть Пекин. Потому что это, безусловно, было бегство. Возможно, меня охватила злость, когда в процессе подготовительного чтения я узнал, что императорская столица может похвастать теми самыми вещами, которые я хотел построить в Берлине. Небесный дворец, огромная площадь, большая ось, величественный зрительный зал — на мгновение все это показалось мне воплощением — в восточном стиле — давно утраченной мечты.

Это один аспект. Кроме того, городской архитектурный ансамбль Пекина свидетельствовал о безупречном чувстве пропорций и соблюдении классических форм, и это создавало — несмотря на чрезмерные размеры — впечатление легкости и безмятежности. Подобное чувство стиля всегда является следствием многовековой традиции. Мы все хотели сделать быстро; мы устанавливали себе крайние сроки там, где другие полагались на время; мы суетились и страдали манией величия. Я не хотел такого сравнения.

Я сбежал из Пекина, потому что не хотел признать: мы были выскочками.

16 июля 1959 года. Может быть, я зашел слишком далеко. Традиция возведения огромных сооружений прослеживается от античных времен до Французской революции. Революционная архитектура Булле, Леду и Лекё превосходит все мои самые смелые замыслы. Городская ратуша, к примеру, имеет площадь 280 на 280 метров, а ее высота — 80 метров. Церковь длиной 920 метров с куполом высотой 550 метров, если взять за единицу измерения фигуры людей, изображенных на фотографии. Другими словами, хотя бы с точки зрения размеров, у наших проектов, безусловно, были предшественники. Поэтому я, вероятно, зашел слишком далеко в своих позавчерашних рассуждениях. Возможно, значение наших проектов, в конечном счете, определяется не величиной, а качеством. Мне нужно быть осторожнее со своей склонностью к самообвинению.

19 июля 1959 года. Несколько недель строю новую аллею — двадцать метров длиной и восемь шириной. Она идет от тюремных ворот до моего проспекта с цветочными клумбами по бокам, который в память о запланированном большом бульваре в Берлине пролегает с севера на юг. Аллея была почти закончена, но сегодня налетел сильный ветер и сдул покрытие. Теперь я снова вожу в тачке песок, поливаю водой и основательно утаптываю.

21 июля 1959 года. Получил из дома восемьсот ершиков для чистки трубки. Интересно, о чем они думали, когда собирали посылку!

22 июля 1959 года. Прошлой ночью кролики съели первые бутоны моих гвоздик. Статья в газете подала мне идею отпугнуть кроликов с помощью нафталина. Наверняка резкий запах не понравится животным. Придется рассыпать нафталин в незаметных местах, потому что советский директор не одобряет мою идею.

12 августа 1959 года. Недавно мне тайком принесли книгу «Военно-воздушные силы в годы Второй мировой войны», полуофициальная история, написанная Крейвеном и Гейтом в соавторстве с Джорджем Боллом. Несмотря на обилие материала, по-моему, книга упускает один очень важный момент. Как все другие работы о бомбардировках, которые попадали мне в руки, эта книга делает акцент на том, что воздушные налеты разрушали промышленный потенциал Германии и, следовательно, сокращали производство вооружений. В действительности потери были не настолько серьезными, хотя в 1943 году я примерно подсчитал, что воздушная война наносит нам ущерб, равный — в переводе на производство вооружений для Восточного фронта — 10 000 с лишним тяжелых орудий с калибром более 75 миллиметров и приблизительно 6000 среднетяжелых и тяжелых танков.