Реплика в зал. Записки действующего лица

Те телефоны сохранились в старой записной книжке. Нет Матвеева, нет Берегового. Нет и фильма о космонавтах. Кого сегодня могла бы увлечь эта тема? Не знаю... Есть юродствование под названием "Бумажный солдат". Космонавтов стало много, они летают месяцами и годами, но по-прежнему, согласитесь, уникально их дело. Чем живут эти люди, как живут, какие там у них бушуют страсти? Ведь наверняка бушуют...Наше кино давно потеряло вкус к масштабу и высоким, трагическим сюжетам...

Та встреча с Матвеевым была в "Кинопанораме" не последней. Его фильм "Особо важное задание" вызвал поток восторженных писем от зрителей. Письма приходили и на студию "Мосфильм", и на домашний адрес режиссера. Решили об этом рассказать.

Со всем своим съемочным хозяйством приехали к Евгению Семеновичу домой. Он заранее выложил на письменный стол зрительские письма. Посмотрели их, отобрали самые выразительные. И включили камеру.

Матвеев поблагодарил авторов за добрые слова в свой адрес, коротко рассказал о работе над картиной. Взял одно из писем и стал зачитывать. И вдруг его голос пресекся, и по щекам побежали слезы, - читать не может. Далекая незнакомая женщина рассказывала в том письме о себе, о том, что пережила девочкой в тылу - мать работала на заводе, точно таком, какой показан в фильме, о том, что пережили они, когда с фронта пришла похоронка на отца. "Погиб смертью храбрых" - типовой текст в те годы. Нервы у режиссера не выдержали, сорвался, волнение захлестнуло.

Работавшая тогда со мной редактор остановила съемку. А я бы не останавливал. Я бы это показал - ведь в матвеевском волнении была истинная правда, его чувствительность была и уникальна, вполне личностна, и вместе с тем всеобща, типична для русской души, для помнивших войну. Это, уверен, надо было показать.

Остановились, перекурили и работу продолжили. Матвеев взял себя в руки и благополучно дочитал письмо. Я взял другое, чтобы и его зачитать вслух. А оно оказалось сродни предыдущему - по фактам, по эмоциям, по трагизму. Прошлое и во мне отозвалось, да еще, известно, чужие следы заразительны, короче: теперь и я пустил слезу, комок в горле - продолжать не могу.

Снова остановили съемку. Показывать плачущего ведущего - это, действительно, было бы слишком, вовсе не полагается. "По большевикам" может "пройти рыданье", а по телеведущим - никогда!

В конце концов, все как-то сладилось, слезы вытерли, передача в эфир вышла. Она имела хороший зрительский резонанс. Судя по новой волне писем.

С Евгением Семеновичем Матвеевым мы довольно часто встречались на кинематографических перепутьях. На какое-то время, помню, он исчез, пошли слухи, что болен. Потом вместе выступали на каком-то, как тогда говорили, активе в Доме политического просвещения, что был на Самотеке. Он выглядел плохо, похудел. Его позвали на сцену, по пути успел сообщить: "А у меня операция была, чуть не помер". И ушел к публике.

После того еще лет десять снимался, снимал сам, прошел через испытания системного погрома, устроенного отечественному кинематографу, и что замечательно - ни разу не дрогнул, не отступил, выходил на трибуну и, наплевав на новую конъюнктуру, выступал в том же духе, в каком выступал всегда: Родина есть Родина, честь есть честь, любить так любить - по-русски. Так и назвал свою прощальную кинотрилогию.

Перед выходом на экран ее заключительной части он признавался: "Какое счастье быть избранным, чтобы делать жизнь лучше. Мне часто предлагали - быть директором театра, даже директором "Мосфильма", я говорил: "Я поставлю здесь раскладушку и здесь умру". Потому что мне ничего не надо. Мне надо только отдать все, что во мне есть, чтобы людям стало лучше. Я этим всегда живу".

Общее мнение, что Евгений Матвеев не был великим режиссером, но всем его фильмам сопутствовал большой зрительский успех - значит, знал какую-то тайну. И тайна была посильнее иных постановочных изысков. Но что совершенно бесспорно, так это то, что он был замечательным актером - из числа самых сильных в своем поколении, и в смысле профессиональном, и по воплощенности в нем истинно народного духа.

Таких людей, как он, - искренних, цельных, восторженных и - употреблю это точное, хотя и не искусствоведческое слово - чувствительных сильно нам всем сегодня недостает. Мне - недостает точно.

Из странствий возвратясь...

Все выпуски "Кинопанорамы" записывались на магнитную пленку, на огромные такие бобины, делали два показа - по первому, а на следующий день по четвертому каналу, и после этого пленку размагничивали, бобины были в дефиците. На них делалась другая запись.

Кое- что каким-то чудом сохранилось. Например, беседа Алексея Каплера со звездой немого кино старенькой Лилиан Гиш или часовое выступление Владимира Высоцкого незадолго до его кончины. Остались также - их иногда показывают - фрагменты передачи, посвященной двадцатилетию "Кинопанорамы" с выступлениями Григория Горина, Владимира Винокура, Александра Абдулова, Зиновия Гердта, Андрея Миронова. Частично ту передачу вел Рязанов, частично я. В основном же все записанное вылетало в эфир - в прямом и переносном смысле слова. Жаль, конечно. Если бы посмотреть сейчас все выпуски подряд, сколько их было, - какая бы вереница лиц и личностей прошла перед глазами, сколько бы вспомнилось кинематографических событий! Были бы здесь и рассказы о фильмах, привлекавших в момент появления всеобщее внимание, беседы с их создателями, очерки о самых разных кинематографических профессиях, встречи с популярными людьми кино - и нашими, и зарубежными.

Бывало и так, что сюжет снимался, а по тем или иным причинам в передачу вообще не попадал. Почему? Ума не приложу...

Так, на XIII Московском кинофестивале в 1983 году я в течение добрых полутора часов разговаривал со знаменитым итальянским режиссером Джузеппе Де Сантисом. Мы расположились в одном из холлов гостиницы "Россия", в глубоких креслах, и я получил возможность вблизи разглядеть человека- легенду - одного из зачинателей, одного из великих столпов итальянского неореализма: сухощавый, с узким смуглым лицом, темпераментно взмахивает руками, 66-летний. "Горький рис", "Нет мира под оливами", "Рим, 11 часов", "Дайте мужа Анне Дзаккео" - это все он.

Все наши студенческие годы, если говорить об их общей эмоциональной окрашенности, были, мне кажется, продирижированы черно-белой волей неореалистов...

Зима, кинотеатр "Ударник", замирающая спутница рядом в заношенном пальтеце, экран и - совместное погружение в то итальянское нищенство, буйное, живое, почему-то близкое и понятное, влекущее к себе, туда - на обрушенные лестницы, в перенаселенные комнаты, в их чужие и близкие судьбы. Росселини, Де Сика, Висконти, Джерми, Коменчини и, конечно, неотразимые Лючия Бозе, Раф Валлоне, Джина Лоллобриджида, Масимо Джиротти, Гасман и сама Маньяни.

И вот теперь один из них, не обращая внимания на нестерпимый жар, источаемый слепящими лампами, на телекамеру и толпу вокруг, говорит об искусстве, о своем в нем пути, о нынешней ситуации в кинематографии Италии.

Пока говорили, я все не решался спросить, почему он уже много лет ничего не снимает? Не решался, боялся оказаться нетактичным: мало ли какие могут быть у человека причины! Может быть, сугубо личные, а тут я с вопросом...

Долго сдерживался и - все-таки спросил. Он ничуть не удивился и ответил сразу:

- А кому я нужен сегодня в Италии со своими крестьянами и безработными!? Я знаю только их жизнь и о другом говорить не могу. Но это теперь не находит у нас никакого спроса. С легкой руки Феллини на экран пришел средний класс, жизнь, заботы, эмоции мелкой буржуазии. Феллини увлек за собою других режиссеров. Демократические традиции неореализма остались в своем времени.

Разве столь прямое суждение, высказанное самим Де Сантисом, не представляло интереса для зрителей, а тем более для специалистов кино?! А он и о многом другом высказался тогда не менее прямо и аргументированно. К сожалению, Де Сантис "не поместился" в передачу. Осталось только скорбеть.