Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

СА являлись созвучным времени инструментом для того, чтобы в случае необходимости быть услышанным вопреки коммунистическому уличному террору. Лучшая риторика бесполезна, когда оратора изгоняют коммунистические громилы. СА должны были обеспечить ему платформу, с которой мог прозвучать его голос. Это являлось их основной задачей! После 30 июня 1934 года Гитлер не нашел для этой большой организации готовых к действию людей, во «время борьбы» завоевавших для него улицу в схватках с коммунистами, больше никакого мотивирующего занятия. Упущение вождя государства и партии.

Когда Гитлер пришел в политику, он был никем и ничего не мог — в гражданском, профессиональном смысле. Ему было нечего терять, он мог только выиграть. Таким образом, он мог рисковать всем, и он шел на это. В своей политической карьере он неизменно шел на большой риск. Рискуя, он поначалу пожинал успех, пока, наконец, не сыграл «ва-банк», напав на Советский Союз, и не проиграл.

Завораживающее воздействие Гитлера на массы и его нюх на то, что по-настоящему волнует избирателя, в сочетании с ярко выраженным инстинктом власти позволили ему пережить все кризисы руководства и попытки внутрипартийных переворотов во «время борьбы». Он, однако, вполне отдавал себе отчет об уязвимом положении, в котором постоянно находился. Он возглавлял партию с «диктаторскими полномочиями», а не в результате достигнутого демократическим путем внутрипартийного консенсуса. Но диктаторы могут быть свергнуты «фрондой». Ее предотвращение являлось решающим, но часто упускаемым из виду принципом его «внутренней» и, прежде всего, «персональной» политики с начала «времени борьбы» партии вплоть до его конца под развалинами Берлина.

На пути к власти ему приходилось непрестанно утверждать вновь свое положение «фюрера» партии. Ему он был обязан своей личности, ее обаянию, дару красноречия и тактическому мастерству. Чтобы впрячь такие фигуры, как Рем и Штрассер, и удержать их под контролем, требовалось ярко выраженное сознание власти. Рем сформировал для него СА, Штрассер создал партийную организацию. Оба знали, что все держалось на Гитлере; оба были, однако, в соответствующих условиях готовы пойти собственным путем.

Наблюдение, сделанное в то время, показывает, насколько сильно он сознавал взаимодействие между своей личностью и массами слушателей, как он регистрировал их реакцию и чувствовал себя благодаря ей подтвержденным в своей правоте. Я слышал по радио выступление Гитлера, если мне не изменяет память, в Штутгарте. Под спонтанные и поразительно бурные аплодисменты аудитории Гитлер подтвердил в этой речи свой отказ от Эльзас-Лотарингии. Зная об усилиях отца, о них говорилось выше, я с удовлетворением отметил не только этот отрывок из речи, но и поразительно живое одобрение аудитории — речь, кстати, шла о массовом собрании. Некоторое время спустя отец, принявший участие в мероприятии, рассказал мне, что Гитлер после выступления, обращаясь к нему, заметил: «Вы обратили внимание, как они (слушатели) были захвачены речью?» Конечно, это взаимодействие с массами и внимание к их желаниям и надеждам удержало Гитлера в самом начале войны от провозглашения «тотальной войны» [410], что, к примеру, включило бы служебную обязанность для женщин [411]. В обращении с массами он был, по сути, в течение всей своей жизни популист.

О том, в какой степени Гитлер уповал на свое красноречие, говорит его намерение в 1936 году самому отправиться в Лигу Наций, созванную в Лондоне после восстановления полного германского суверенитета в Рейнской области. Германию собирались призвать к «ответу». Гитлер думал о том, чтобы лично представить там немецкую точку зрения. Его появление стало бы вопиющим провалом, поскольку, как установил отец, осуждение Германии было определено заранее и означало бы серьезную потерю престижа для рейха и для него лично. Ритор верил, однако, в силу убеждения своей речи, даже перед такой коллегией. Здесь следует еще раз указать на желание Гитлера сразу после прихода к власти встретиться как с британским (Болдуин), так и с французским (Даладье) главами правительств. Он надеялся использовать силу убеждения в смысле соглашения с Западом. С трудом удалось отцу предотвратить намерение Гитлера весной 1941 года вступить в «словесную дуэль» с Рузвельтом [412]. Хевель записал в дневнике 28 мая 1941 года:

«Речь Рузвельта. Слабая, но в пропагандистском плане опасная. Нужно помешать этому человеку, как всегда, безнаказанно переходить черту. Шеф (Риббентроп) у фюрера. Продолжительный разговор на эту тему. Фюрер очень хочет говорить, хотя бы уже потому, что это приносит ему удовольствие [413]. RAM (рейхсминистр иностранных дел) опасается, что словесная дуэль выйдет за рамки плюс плохого приема речи фюрера в США. Разговор заходит в тупик».

Так не ведет себя, можно сказать, ни один «соглашатель»! Свой рецепт успеха во внутриполитической борьбе Гитлер вновь собирается использовать в дипломатической сфере, к отчаянию своего министра иностранных дел, как можно прочесть между строк. Насколько сильно он был уверен в своей способности убедить или «уговорить» и через это мотивировать, настолько нетерпеливым он становился, когда чувствовал, что ожидаемого воздействия на собеседника произвести не удалось. Переговоры с Франко и Молотовым являются фатальными примерами [414].

Гитлера в так называемое «время борьбы», то есть до 1933 года, можно охарактеризовать как партийно-политического рекламного агента первого ранга. Достаточно подумать о коричневом цвете партии — шокирующем цвете, бросавшемся в глаза своим эстетическим уродством, о простом, но броском символе свастики, об ослепительном красном цвете флагов, эскизы которых разрабатывались им самим. Он был очень способным пропагандистом, конечно, для своего времени и в данных обстоятельствах, но с необыкновенным успехом. Такие формулировки, как «общее благо важнее личной пользы», «народное сообщество» или «рабочие умственного и физического труда», являлись легко запоминаемыми и понятными. Они могли быть приняты всеми.

Конечно, Гитлер был демагогом. Это слово означало в древних Афинах «вождь народа». Отрицательный смысл придала этому термину в XIX веке «реакция», олицетворенная Меттернихом, использовавшая его для того, чтобы опорочить видных представителей либерально настроенного среднего класса. Сегодня говорят о «популизме» и под этим понимается то же самое. Естественно, «вождь народа» знал, что люди хотят услышать и узнать, «к чему идет дело». Они нуждались в перспективе, показывавшей, как в будущем все, в конечном итоге, могло бы стать лучше. Гитлер в полной мере обладал фантазией, чтобы формулировать видения будущего. Достаточно вспомнить о его представлении о немецком народе как нации автомобилистов в автомобилях, доступных для каждого, в распоряжении которых должны находиться самые современные дороги. Неоднократно выдвигающееся сегодня утверждение, что автобаны были построены по стратегическим соображениям, является полным абсурдом. Любому танкисту известен большой износ, появлявшийся в то время у бронетехники, когда ей приходилось совершать долгий марш, к тому же по бетонным дорогам. Напротив, следует обвинить Гитлера в том, что, вместо последовательного вооружения, он пустил ограниченные ресурсы рейха на «люкс» автомобильных дорог и иные подобные затеи. То, что после прихода к власти Гитлер занялся реализацией своего видения немецкого народа-автомобилиста, не говорит в пользу его воинственности. Кстати, первые «фольксвагены-кюбельвагены» появились в войсках лишь в ходе войны с Россией. Завод «Фольксваген» не был спроектирован под углом зрения оборонных технологий, можно сказать, необъяснимым образом. При этом «ефрейтор» Гитлер уже в 1925 году описал в своей книге «Майн кампф» видение будущей войны как войны с широким применением моторизованных войск. Несомненно, это не Гитлер изобрел четырехполосный автобан, тот был идеей, рожденной в Веймарской республике, в то время, однако, похороненной в ящике стола из-за отсутствия денег и мужества, как не являлась его собственной и идея использовать в будущей войне самостоятельно оперирующие чисто моторизованные части. Он, однако, реализовал и то и другое [415]. В перспективных идеях, впрочем, никогда не бывает недостатка, трудность всегда заключается в их реализации.