Революционное самоубийство

Приглашение посетить Китай я получил вскоре после освобождения из колонии для уголовных преступников в августе 1970 года. Китайцы интересовались анализом марксизма, принятым в нашей партии, и хотели обсудить эту проблему непосредственно с нами, равно как продемонстрировать нам конкретное приложение теории к практике на собственном примере. Мне очень хотелось поехать и в конце года обратился за паспортом, который мне оформили через несколько месяцев. Однако в тот момент поездка не состоялась из-за суда над Бобби и Эрикой в Нью-Хэвене. Тем не менее, мое желание посетить Китай нисколько не ослабло. Узнав, что президент Никсон собирается нанести визит в КНР в феврале 1972 года, я решил обогнать его. Я намеревался доставить послание правительству Китая и китайской компартии. Это послание нужно было передать Никсону во время его визита.

В Китай я отправился в конце сентября 1971 года, как раз между вторым и третьим судебным процессом. Я обошелся без всяких уведомлений и общественных заявлений, потому как находился под обвинением. В моем распоряжении было всего лишь десять дней. Хотя у меня было право свободного перемещения, а также имелся паспорт, суды Калифорнии запросто могли задержать меня в любое время, так как я был отпущен под залог и не должен был заезжать в Нью-Йорк, потому что мне полагалось проследовать из Калифорнии прямо в Канаду. Поскольку я понятия не имел, чего мне ждать от властей, прибыв в Нью-Йорк, я продолжал избегать огласки. Возможность постановления об удержании выглядела не такой уж невероятной: мне могли инкриминировать попытку побега. Улетая в Канаду из Нью-Йорка, я избавлялся от надзора федеральных властей, а в Канаде мне удалось сесть на самолет до Токио. Мои намерения не были секретом для полицейских агентов, так что они следовали за мной по пятам всю дорогу, вплоть до китайской границы. Вместе со мной ехали два товарища: Элейн Браун и Роберт Бэй. У меня нет ни малейших сомнений насчет причин, по которым нам позволили уехать в Китай: полиция была уверена в том, что мы не вернемся обратно. Если бы полиция была в курсе моего намерения обязательно вернуться в Штаты, не исключено, что она сделала бы все возможное, чтобы не допустить моей поездки в КНР. Китайское правительство прекрасно понимало сложившуюся ситуацию, и, пока я находился в Китае, мне предлагали политическое убежище. Однако я ответил, что обязан возвратиться, ибо пространством, на котором разворачивалась моя борьба, были Соединенные Штаты Америки.

Прохождение через службу иммиграционного контроля и таможню в империалистических странах было процедурой настолько же грубой, насколько мы могли ожидать от своей страны, где подобное неуважение человеческого достоинства стало повседневным явлением. В Канаде, Токио и Гонконге все содержимое наших сумок было вытащено, а сами сумки были тщательно проверены. В Токио и Гонконге нас даже подвергли личному обыску. Мне казалось, что, выйдя из Калифорнийской колонии для уголовных преступников, я распрощаюсь с такими унизительными порядками, однако я сознаю, что исправительная колония — это лишь один из институтов принудительного заключения, и находится он в рамках огромной тюрьмы, которую представляет собой общество, не свободное от расизма. Когда мы прибыли на свободную территорию, где по всем предположениям охранники должны были иметь непроницаемые лица и подозревать всех и каждого, товарищи в фуражках с красными звездами попросили у нас паспорта. Увидев, что паспорта в порядке, они поклонились нам и спросили, наш ли это багаж. Мы сказали, что он действительно принадлежит нам, и услышали в ответ: «Вы прошли таможенный досмотр». Наши сумки не открывали ни в момент приезда в Китай, ни тогда, когда мы покидали эту страну.

Китайские пограничники приветствовали нас поднятыми вверх автоматами. Китайцы на самом деле живут, руководствуясь следующим правилом: «Политическая власть вырастает из жерла пушки». Поведение китайцев постоянно напоминало нам о соблюдении этого правила. Впервые в жизни я не чувствовал угрозы, исходящей от вооруженного человека в форме; долг китайских солдат заключался в том, чтобы защищать гражданских лиц.

Китайские товарищи разочаровались, узнав, что мы можем пробыть у них всего лишь десять дней. Они хотели, чтобы мы задержались подольше, однако я должен был вернуться в Штаты к началу третьего процесса. И все же за этот короткий срок мы успели немало сделать: совершили поездки в разные регионы страны, посетили фабрики, школы, коммуны. Куда бы мы ни приезжали, толпы людей встречали нас рукоплесканиями, мы отвечали им тем же. Это было прекрасно. В каждом аэропорту тысячи китайцев приветствовали нас, громко аплодируя, размахивая «Маленькими красными книжечками» и показывая нам транспаранты с надписями: «Мы поддерживаем партию «Черных пантер», «Покончим с американским империализмом!», «Мы поддерживаем американский народ, но империалистический режим Никсона необходимо свергнуть».

Мы также посетили все посольства, какие могли. На первом месте для нас стояло все-таки общение с революционными собратьями, а не знакомство с местными достопримечательностями, поэтому китайцы организовали для нас встречи с послами разных стран. Посол Северной Кореи устроил нам роскошный обед и показал фильмы о своей родине. Кроме того, мы увиделись с послом Танзании, он оказался отличным товарищем, а также с делегациями из Северного Вьетнама и Временным революционным правительством Южного Вьетнама. У нас не получилось встретиться с послами Кубы и Албании по той простой причине, что нам не хватило времени.

Когда весть о нашей поездке в Китай разлетелась по всему миру, ей стали уделять повышенное внимание, так что пресса отслеживала все наши шаги, чтобы выяснить мотивы нашего прибытия в КНР. Журналистам хотелось знать, собирались ли мы каким-нибудь образом навредить визиту Никсона в Китай, поскольку мы находились в явной оппозиции к его реакционной власти. Большую часть времени репортеры буквально преследовали нас. Однажды один канадский журналист никак не хотел уходить от моего столика, хотя я просил его об этом несколько раз. Он не переставал кружить поблизости, задавая нам вопросы, несмотря на то, что мы ясно дали понять, что нам нечего ему ответить. В конце концов, его назойливость стала внушать мне настоящее отвращение, и я попросил вывести настырного канадца. Через несколько секунд появились мои китайские друзья вместе с полицией и поинтересовались, хотел бы я, чтобы журналиста арестовали. Я сказал, что ареста не надо, я лишь хочу, чтобы этот человек оставил меня в покое. После этого инцидента мы стали жить на вилле, которую охранял почетный караул из красноармейцев. Было чему удивиться: полиция заняла нашу сторону.

Нам обещали встречу с Мао Цзэдуном, однако Центральный Комитет китайской компартии счел эту встречу не совсем корректной, так как я не являлся главой государства. Вместе с тем мы дважды встречались с главой китайского правительства Чжоу Эньлаем. Одна из встреч длилась два часа, и на ней присутствовали другие иностранные гости. Зато другая продолжалась в течение шести часов, и на ней посторонних уже не было, китайский премьер и товарищ Цзян Цин, жена Мао Цзэдуна, общались исключительно с нами. Мы обсудили международную ситуацию, положение угнетенных народов в общем и проблемы чернокожего населения в частности.

В день годовщины провозглашения КНР, 1 октября, в Большом зале народов был устроен грандиозный прием. Мы посетили это мероприятие вместе с премьер-министром и товарищами из Мозамбика, Северной Кореи, Северного Вьетнама и представителями Временного правительства Южного Вьетнама. Появление Мао обычно становилось кульминационным моментом на самом главном празднестве в Китае, но в этом году председатель компартии не почтил праздник своим присутствием. Когда мы входили в зал, оркестр играл «Интернационал». Мы сидели за столом вместе с ректором Пекинского университета, командующим северокорейской армии и товарищем Цзян Цин, женой Мао. Чувствовалось, что это была большая честь.