Жизнь поэта

Мать Пушкина между тем восхищенно писала в это время дочери, Ольге Сергеевне, что «на бале у Бобринского Наталья Николаевна имела положительно необычайный успех, император танцевал с нею кадриль и за ужином сидел возле нее... Натали всегда прекрасна, элегантна, везде празднуют ее появление. Возвращается с вечеров в четыре или в пять часов утра, обедает в восемь часов вечера; встав из-за стола, переодевается и опять уезжает».

Ей было только двадцать два года, но она быстро освоилась со своей новой ролью, не видя и не понимая, как все это тягостно и не по средствам мужу.

* * *

А. С. Пушкин. С портрета Т. Райта.

Певец «Вольности», облаченный в шитый золотом кафтан, вынужденный, по установленному церемониалу, являться с «камер-пажихой» ко двору, имел возможность, пока она танцевала, наблюдать светский, придворный и правительственный Петербург, остро критиковать его и все это, в назидание потомству, заносить в «Дневник», который он неоднократно начинал вести и бросал «из лености».

В ноябре 1833 года он решил снова вести дневник и 1 января 1834 года записал: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau²³».

В последних словах чувствовалось много едва сдерживаемого негодования и желчи, скрытой угрозы.

Данжо... Маркиз де Данжо был приближенный придворный французского короля Людовика XIV. Начиная с 1684 года он на протяжении тридцати шести лет вел свои «Мемуары», в которых, не касаясь политических и общественных вопросов, делал записи о придворной жизни, празднествах, церемониях и быте двора. В 1830 году четыре тома «Мемуаров» его были опубликованы в Париже, экземпляр их сохранился в личной библиотеке Пушкина. Из них два тома полностью разрезаны, третий частично, и он, конечно, читал их.

Но «русский Данжо» не остался в своем «Дневнике» лишь регистратором событий своей эпохи, он давал им яркие, острые, критические оценки, но делал это с щепетильной осторожностью. Предназначая их для потомства, опасаясь, что они могут попасть в руки современников, Пушкин сдерживал себя.

Он не мог быть и не был бесстрастным летописцем. Это видно уже из первых записей, которые он вел с 24 ноября 1833 года до февраля 1833 года. Вот одна из первых записей, короткая, всего в три строки, но .сурово критикующая: «Осуждают очень дамские мундиры - бархатные, шитые золотом, особенно в настоящее время, бедное и бедственное».

Вслед за этим новая запись, стоящая злой эпиграммы, в адрес самого царя и высших сановников николаевской монархии - председателя Государственного совета и комитета министров В. П. Кочубея и министра иностранных дел графа К. В. Нессельроде, к слову сказать, злейшего врага Пушкина: «Кочубей и Нессельроде получили по 200 000 на прокормление своих голодных крестьян. Эти четыреста тысяч останутся в их карманах... В обществе ропщут, - а у Нессельроде и Кочубея... будут балы (что также есть способ льстить двору)».

В марте дворянство и купечество готовились дать бал в честь совершеннолетия наследника, будущего императора, и Пушкин осуждающе отметил: «Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода?»

Записи Пушкина - яркое и выпуклое отражение лица эпохи. Из них мы узнаём, между прочим, что день 14 декабря - восстания и кровавой расправы с декабристами - Николай I отмечал ежегодно дворцовым балом. И осведомляемся, сколь невысокого мнения был Пушкин о своем царе. «Государь не рыцарь», - записывает он и делает еще одну уничтожающую запись о нем на французском языке: «Кто-то сказал о государе: «В нем много от прапорщика и не много от Петра Великого».

Этот кто-то был, конечно, сам поэт...

Больше чем когда-либо - в ту зиму безудержных балов и развлечений Натальи Николаевны - Пушкина волновали непомерно возросшие расходы.

Крайне осложнилось тогда и материальное положение родителей: имение Болдино описали за долги, жить было нечем, в деревню не с чем было ехать.

Пушкин вынужден был взять в свои руки Болдино, отцу назначить содержание, устроить дела брата Льва и сестры. Новые долги, новые хлопоты...

И мужу сестры, И. Н. Павлищеву, написал: «Из моих денег уплатил уже в один месяц 866 за батюшку, а за Льва Сергеевича 1330: более не могу».

Пушкин мечтает: «плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость...»

Бальный сезон кончился. Пушкин облегченно вздохнул. 15 апреля 1834 года Наталья Николаевна выехала с детьми на лето к матери, в Ярополец. Пушкин, оставшись в Петербурге, сообщал ей столичные новости, делился своими планами. Возмущенный полицией и почтой, сообщил: «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охладило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобою подслушивает, приводит меня в бешенство буквально. Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности - невозможно: каторга не в пример лучше...»

Наталью Николаевну предупредил: «...будь осторожна... вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует государственная безопасность».

И в «Дневнике» сделал откровенно презрительную запись: «Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма к жене и приносит их читать царю... и царь не стыдится в том признаться - и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным».

* * *

А. С. Пушкин на набережной Невы. Рисунок Л. Бенуа.

Дневник А. С. Пушкина 1834 года Автограф.

Безмерно устав, стремясь вырваться из ненавистного Петербурга в деревню и отдаться любимому творчеству, Пушкин пишет:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит -

Летят за днями дни, и каждый час уносит

Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем

Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем.

На свете счастья нет, но есть покой и воля,

Давно завидная мечтается мне доля -

Давно, усталый раб, задумал я побег

В обитель дальную трудов и чистых нег.

И принимает решение: 25 июня 1834 года подает Бенкендорфу прошение об отставке: «В качестве последней милости» просит дозволения посещать архивы...

Стихотворение не было закончено. Набежавшие новые мысли отвлекали поэта, и он здесь же, под ним, поместил его окончание в прозе:

«Юность не имеет нужды в at home (в своем доме), зрелый возраст ужасается своего уединения. Блажен, кто находит подругу - тогда удались он домой.

О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические - семья, любовь etc. - религия, смерть».

Пушкин нервно ждет ответа на свое прошение об отставке, но ответ пришел неутешительный: «Его императорское величество не желает никого удерживать против воли», но на посещение архивов «не изъявил своего соизволения». «Но если Пушкин возьмет отставку, то между мною и им все кончено», - предупредил царь.