Обыкновенная история в необыкновенной стране

Слово за слово и бутылка водки, подаренная Саше начальником, оказалась на столе. Пили по очереди из алюминиевой кружки солдата. Он ехал в Иркутск после ранения, деньги, полученные в госпитале, он пропил сразу же с друзьями и остался пустым, только с куском сала, а ехать надо было еще три дня. После того как Саша рассказал ему свою историю с пропажей документов, они почувствовали, что могут помочь друг другу. В результате у Саши оказалась справка солдата о выписке из госпиталя, по которой он должен получить паспорт по месту жительства, а у солдата — пятнадцать тысяч рублей из Сашиных денег. Конечно, получить паспорт по этой справке он не мог, но все же это была его защита надолго. Справка была без фотографии, и имя солдата было тоже Саша.

Поезд приближался к городу Акмолинску. Нужно было быстрее покинуть поезд — солдат мог и передумать. Акмолинск в ту пору был небольшим провинциальным городом, где жили казахи вперемешку с русскими и ссыльными немцами. Подремав до утра на вокзальной скамейке, он направился к центру города. Путь шел мимо здания Обкома партии с бронзовым Лениным, указывающим рукой на базарную площадь, куда уже с утра съехалось много колхозных подвод с мукой, молоком и картофелем — было воскресенье. Теперь в толпе он чувствовал себя уверенно, справка в кармане гимнастерки согревала его. Он искал что-нибудь поесть и заодно присматривался к людям: в такой провинциальной глуши он еще никогда не бывал. Больше всего удивляли его люди — на теплом весеннем солнце они были одеты в шубы и валенки, как будто бы завтра грянет опять зима.

У одного большого ларька в разлив продавали молоко. Над ларьком надпись: совхоз «Путь Ильича». Около огромных металлических бидонов с молоком суетились две молодые девчонки, стараясь перетащить их с автомашины в ларек, а рядом стоял пожилой мужчина в потертом полушубке и наблюдал за ними. Было видно, что такая работа девчатам не под силу. Секунду поразмыслив, Саша бросился помогать: он подхватывал шестидесятилитровые бидоны и лихо нес их на склад. Девчонки перестали работать и с улыбкой наблюдали за Сашей. Наблюдал за ним и пожилой мужчина, который оказался бригадиром молочной фермы совхоза. Когда работа была закончена, он пригласил Сашу в ларек, набрал стакан густой сметаны и с куском белого хлеба протянул ему: «Ешь, солдат!».

Завязалась беседа. Саше пришлось опять рассказывать, что едет он из госпиталя после ранения на фронте к своей матери в Кустанай, вот и решил сделать здесь остановку, чтобы приработать немого денег и поприличнее одеться. Глаза бригадира смягчились:

— Так поезжай к нам на ферму, у нас ведь там одни бабы, а работы мужской полно.

«А почему бы и нет? — промелькнуло у Саши. — Отсидеться в глуши, пока поиски пройдут».

Он показал бригадиру свою справку, сказал, что паспорт его ждет в Кустанае и что на месяц он задержаться может. Ранение у него легкое, в живот, и сейчас он уже совсем здоров.

Молочная ферма совхоза была уже на летних выпасах, в двадцати пяти километрах от центральной усадьбы совхоза в селе Константиновка. Сама же Константиновка находилась еще в 180 километрах на северо-запад от Акмолинска. Это был действительно «край света», где советскую власть можно было почувствовать только во время выборов. Бригадир сам предложил Саше не оформляться в центральной конторе совхоза — «Отнимут еще парня!» — а просто работать у него на ферме по договору, который он сам составит. Саше все это очень подходило.

Ферма расположилась в живописной долине между двух высоких сопок, около большого озера, по берегам которого росли сосны. Это были летние выпасы для части совхозного стада — примерно 200 дойных коров и столько же молодняка. Зимой весь скот перегонялся на центральную усадьбу в районном центре Константиновна. Центр этот был большим селом с кинотеатром, школой механизаторов и, конечно, с районным управлением МВД.

Здесь же, на летней ферме, работники жили в наспех сколоченных домиках-бараках, а скот постоянно находился в степи. Каждый второй день бригадир отправлял свой грузовик на молокозавод в Константиновку с бидонами сепарированного молока и сливками. Молоко же обрабатывали прямо на ферме в небольшом домике. На сорок человек работников фермы приходилось только пятеро мужчин: бригадир, механик, шофер и два пастуха, все остальные были женщины-доярки. Жили они в двух больших общежитиях, где стояли топчаны, тумбочки для вещей и шкафы для халатов и обуви. Умывались прямо под открытым небом из больших умывальников, а баней служило озеро. Коров доили в степи, для чего доярок на подводе подвозили к стадам, обратно они шли пешком, так как на подводе везли молоко на сепаратор. Электроэнергию для сепаратора давал бензиновый двигатель, который все время портился. Бригада должна была также заготавливать сено на зиму, для чего на ферме находились три лошади и две старые сенокосилки, которые давно уже были неисправны и стояли без дела. Одна лошадь принадлежала бригадиру, на которой он постоянно разъезжал по всей ферме, в этой глуши он был «царь и бог».

Под открытым небом находилась и кухня фермы, в которой один раз в день готовили обед для всей бригады. Работа на ферме была тяжелой, но свежий степной воздух и, конечно, свежее молоко делали всех работников крепкими и румяными.

Сашу поселили поначалу в одной комнатке с механиком, которая располагалась в сепараторном пункте. Весь домик представлял собой приспособленный казахский могильник, стены и купол которого были сложены еще в прошлом веке из особого глиняного кирпича. При советской власти эти «культовые сооружения» разрушались, но вот беда, кирпич этот представлял собой белую глину, замешанную на овечьем молоке с добавлением шерсти, так что сломать их было невозможно, и они продолжали стоять, как памятники вольной жизни казахского народа.

Однако жить Саше в этом склепе долго не пришлось. Механик, как водится, пил и после этого всю ночь громко храпел. Так что пришла Саше в голову идея построить свой собственный домик. На участке были разбросаны старые доски, листы шифера от старых зданий, из которых очень быстро он соорудил себе настоящий дом с покатой крышей и большим крыльцом. Бригадир ходил кругом и только языком прищелкивал: «Ну, мастер!».

Еще через неделю Саша переделал домик бригадира, чем очень растрогал его.

Чем дальше, тем больше. Оказалось, что он лучше механика разбирается во всех механизмах: вдруг заработали две конные сенокосилки, затем стоящий уже два месяца сепаратор, и работа пошла в два раза быстрее. Бригадир стал очень уважать Сашу и во всем ему доверять:

— Я тебе ничего про работу говорить не буду, сам смотри и делай, что увидишь!

И стал он как бы заместителем бригадира на всей ферме. Утром чуть свет первый встает проверить, пригнали ли стадо на площадку для доения, все ли на работу вышли, чисто ли вымыты бидоны для молока, напоили ли лошадей, а потом и сам за работу принимается. То отправляется на лошади в Константиновку по делам фермы, то перекрывает крышу общежития, которая уже давно течет, или принимается ремонтировать старые машины. Из старых ящиков сделал он для своего домика мебель: стол, широкую кровать, стулья, шкаф.

Уважали его все еще и потому, что полагали, он единственный фронтовик здесь на ферме. Бригадир за глаза говорил о нем не иначе, как «мой герой». А о его документах так речь и не заходила. Справка о ранении в живот, инвалидности второй группы и направлении по месту прописки вполне удовлетворяла. Когда Саша купался в озере, то шрама от ранения также никто видеть не мог. «Трусы прикрывают», — отшучивался он. Бригадиру же он обещал снять копию с этой справки, а подлинник отправить в Кустанай в военкомат, чтобы его документы и паспорт выслали в Константиновку. Когда же Саша бывал там, то писал сам себе письма с обратным адресом из Кустаная, пусть видят, что от родных.

Бригадир же души в нем не чаял и заботился, чтобы никто в управлении совхоза не узнал, что он нашел себе такого мастера.

И потекла жизнь Александра Морозова мирно и привольно, ему нужно было здесь в глубинке отсидеться, пока не пройдет всесоюзный розыск. Здесь все ему нравилось, живя на всем готовом, он скопил немного денег из своей зарплаты, купил на базаре сапоги и шинель и, кроме того, очень старый обветшавший баян. На баяне играть научился он еще в школе, в музыкальном кружке, а в армии так стал заправским баянистом.