Александр Дюма Великий. Книга 1

Весьма приятная тюрьма, на самом деле комната вполне комфортабельная, защищающая от всех докучных, от любителей автографов, авторов в поисках издателей и соавторов. Дверь открывается лишь для тех, которых «рад принять». «И еще время от времени для ангела, который является, вопреки страже и решеткам, освещая вашу тюрьму небесным светом любви». По идее речь должна бы идти о Добром Ангеле с тяжеловесным полетом — Иде. Рассудку вопреки мы можем предположить и другую кандидатуру — Виржинию Бурбье. Однако возможно, что они являлись просто по очереди. Среди других визитеров, принимаемых с радостью, Нерваль, тогда безумно влюбленный на расстоянии в Женни Колон, «насмешницу с прекрасными зубами, певицу с хрустальным голосом, художницу с золотыми волосами», большую приятельницу Александра, которая «никогда не была для меня никем иным, кроме как приятельницей» [173]. Александр и Нерваль работают вместе над либретто оперы «Пикилло» на музыку Ипполита Монпу и с главной партией для Женни Колон, отличный путь для Нерваля к ее сердцу. «За эти пятнадцать дней тюрьмы, где мы сидели взаперти по пять-шесть часов наедине друг с другом, я сумел по достоинству оценить чарующую природу Жерара и поразительную легкость Монпу.

Жерар начал с того, что принес мне некий сюжет из индийского театра, стало быть, совершенно не приемлемый для нашей сцены, с которой он никак не связан ни по сути, ни по форме. <…> Я попытался материализовать эту поэзию, неуловимую, как воздух, затем я перенес персонажей из Индии в Испанию. Забрав из рук Жерара все, что касалось прозы, я оставил ему только область поэтического», весьма разумное распределение обязанностей. Выйдя из тюрьмы, Александр с радостью отрекомендовывает Жерара Женни: «Подумайте только, ведь не каждый день у ваших ног увидите вы поэта, который на пяти языках — греческом, латыни, немецком, арабском и персидском — сможет сказать: «Я вас люблю», и который никогда не осмелится сказать вам это по-французски». Но Женни не оказалась полиглоткой, и Жерар навсегда остался при ней «в роли любовника-созерцателя». «Пикилло» сыграют в следующем году, опера будет иметь «очень средний успех», и Жерар вскоре растратит на цветы для Женни всю свою долю авторских прав.

«Г-н Дюма судит о равных себе, но ими не судим. Это громкое имя звучит сегодня в театриках, где играют водевили, тогда как прежде заставляло содрогаться от аплодисментов самые большие парижские сцены. Г-н Дюма как будто стремится к тому же, что и г-н Скриб; он больше не пишет драм, а только водевили, либретто комических опер, переделки других пьес» [174]. Это отрывок из «Писем о французских писателях» малыша Жюля Леконта, он же граф Ван Анжельгом, заочно осужденный за мошенничество, сбежавший в Брюссель, где теперь выдает себя за большого сатирического поэта Огюста Барбье, «Ямбы» которого читает наизусть любому встречному грамотному английскому туристу, когда хочет его соблазнить. Опубликованные в Бельгии, письма эти переизданы в Париже в «Le Cabinet de lecture», где редактор — Балатье. Волнения среди затронутых в «Письмах» писателей. Алфонс Карр посылает к Балатье своих секундантов. Добродушный вопреки всему Роже де Бовуар откликается репликой в том же «Cabinet de lecture»: «Граф Жюль Ван Анжельгом написал такого рода памфлет против всей литературы, что следует задать себе вопрос, не являются ли случайно все литераторы Парижа его кредиторами <…>. Он пачкает Александра Дюма, который оплачивал ему месяцы его путешествий и не раз закрывал глаза на исчезновение принадлежавших ему сапог, которые юный Ван Анжельгом носил из уважения к автору «Антони» [175]. Александр до ответа ему не снизошел. Он работает не покладая рук. В 1837 году у него в работе два романа и трагедия.

Калигула дал своей лошади звание консула. В цирке Лорана Франкони имеется ученая лошадь по имени Адольф. Анисе Буржуа предлагает Александру написать «Калигулу» [176], где главным персонажем был бы Адольф. Мысль интересная, и не исключено, что религиозностью своей понравится Папе. Но через десять дней Адольф ломает ногу, его пристреливают, и мысль повисает в воздухе. Между делом Александр приходит к выводу, что для цирка ему следует написать не буффонаду, а большую трагедию, о которой он мечтает со времен Италии, которая сделает из него классика романтизма и в перспективе сможет развязать новое сражение за «Генриха III». Анисе Буржуа уклоняется, и его можно понять: Александр решил, что пьеса должна быть в стихах. Но в конце концов они получились не такими уж плохими, возможно, Нерваль оказал ему ту же услугу, что некогда Гюго и Виньи для «Христины»?

Износившийся автор снова почуял попутный ветер в парусах. Комеди-Франсез спрашивает, на каких условиях согласен он вернуться в отчий дом. «Пять тысяч франков вознаграждения и ангажемент для актрисы, в которой я заинтересован». Увы, речь идет не о Виржинии, вернувшейся в Санкт-Петербург, а о пузатенькой Иде, которая получает роль в амплуа героини лишь на шесть месяцев: хитрецы из Комеди-Франсез тоже не лыком шиты. Фердинанд возвращается из Германии влюбленным. Порою государственные интересы не вступают в противоречие с чувствами, ибо Елена Мекленбургская-Шверинская хороша собой, образована и очень любит Гюго. Единственная загвоздка в том, что она протестантка. Либерала Фердинанда это не смущает: свадьба будет отпразднована по обряду двух религий. В Палате пэров это вызовет парламентский запрос с позиций католицизма от Дрё-Брезе. Фердинанд с самой любезной из своих улыбок ответит на это, что свобода вероисповедания гарантирована Хартией, и что он не видит причин, по которым должен быть исключенным из завоеванных прав; этот молодой человек становится от часа к часу все более интересным. Церемония назначена на 30 мая. Александр, разумеется, приглашен. В качестве свадебного подарка Фердинанд дарит ему орден Почетного легиона, а Гюго получит в легионе офицерский чин. По поводу Гюго Фердинанд специально консультировался с Александром: что ему подарить в благодарность за сборник стихов, который тот только что послал будущей герцогине Орлеанской, табакерку или перстень с брильянтами? Александр ласково качает головой: «Так поступил бы любой другой принц и сам монсеньор герцог Орлеанский, но мой герцог Орлеанский — не такой, как все, он — единственный».

Фердинанд с этим согласен, но что же дальше? Картину Делакруа, у Александра их три, и было бы справедливо, чтобы у Гюго была хотя бы одна. Фердинанд предоставляет ему полную свободу выбора. Александр думает о «Марино Фальеро», произведении, столь подробно описанном критиками, что Делакруа не мог его продать. Теперь он страшно привязался к картине и вовсе не хочет ее лишаться, разве что Александру отдаст за тысячу франков или Фердинанду за три тысячи, поскольку оба сумеют и оценить картину по достоинству, и сохранить, но никому другому, будь то даже Гюго, он ее не уступит. Напрасно Александр поднимал цену — до восьми тысяч франков, Делакруа стоял на своем. Какой подарок в результате получил Гюго, неизвестно. Король-груша не забыл о письме своего бывшего сверхштатника с просьбой об отставке, он вычеркнул его имя из представленных к ордену Почетного легиона. Александр не сносит обиды и предупреждает Фердинанда, что на свадьбу не придет. Из солидарности такое же решение принимает и Гюго. Фердинанду так же необходимо присутствие на свадьбе Александра, как его жене — присутствие Гюго, и теперь он уже больше не тушуется перед своим отцом, как когда-то. В результате он вырывает у отца необходимое решение, и маркиз Дюма-Дави де ля Пайетри становится кавалером. Великолепный прием в Версале, Александр и Гюго щеголяют на нем в форме офицеров Национальной гвардии. Народные увеселения в Париже. На Марсовом поле несколько человек погибает в давке [177]. Узнав об этом, будущая королева Франции восклицает: