Воспоминания советского посла. Книга 1

Ротштейн оказался в весьма трудном положении, но вышел из него очень искусно, инстинктивно предвосхищая действительный ход исторических событий. Стремясь успокоить Фелса, Ротштейн заверил его, что, когда в России произойдет революция, и РСДРП придет к власти, то занятые деньги будут неукоснительно возвращены заимодавцу.

Заверения Ротштейна, видимо, произвели на Фелса впечатление, потому что после их получения он перестал интересоваться погашением русского долга и только иногда хвастался перед своими друзьями замечательным векселем — «единственным в мире», как говорил Фелс, — который хранился в его сейфе. Фелс тогда, конечно, не подозревал всего исторического значения этого документа…

Когда после торжества Октябрьской революции и восстановления отношений между Англией и СССР Л. Б. Красин прибыл в Лондон в качестве официального представителя Советского правительства, он имел поручение от Центрального Комитета РКП (б) разыскать Фелса и вернуть ему 1700 фунтов, занятые V съездом РСДРП в 1907 г.

Иосифа Фелса к этому времени уже не было в живых, но имелись его наследники. Красин вручил им деньги и получил в обмен заемное письмо съезда. Оно хранится теперь в Москве, как одна из партийных реликвий.

Всякий раз, когда моя мысль обращается к этому романтическому эпизоду из ранней истории нашей партии, сердце мое переполняется чувством необыкновенной гордости. Гордости за тот великий и победоносный путь, который партия прошла со времени V съезда! Гордости за ту верность своему слову, которая так ярко демонстрируется этим замечательным случаем!

«Так проходит…» [76]

Все эти и многие другие образы и картины теснились в моей голове, когда осенью 1932 г. я вновь попал на Шарлот-стрит. Здесь за протекшие 20 лет мало что изменилось: все те же старые, потемневшие от копоти дома, все те же грязные тротуары, все то же тусклое небо над головой. Вот и знакомый дом № 107… Но что это? Знакомый дом принял какой-то незнакомый облик: в его окнах, превращенных в витрины, стоят столы, стулья, кровати, а над входом в дом красуется вывеска мебельного магазина…

Меня разобрало любопытство, и я вошел внутрь. Здесь все было по-иному. Там, где прежде находился ресторан, теперь стояли прилавки и конторка для кассы. Большой зал, где мы когда-то устраивали собрания и театральные представления, стал складом для мебели. Комната, которую снимал Герценовский кружок, была занята бухгалтерией. Я невольно подумал:

— Так проходит…

Услужливый приказчик обратился ко мне с вопросом, что мне угодно. В сущности мне ничего не было угодно, однако, чтобы избежать неловкости, я ответил, что ищу хороший письменный стол. Приказчик оживился и начал делать мне различные предложения. Я осмотрел штук пять столов, но ни один из них мне не понравился. Приказчик был в отчаянии. Особенно его огорчало, что я отверг большой письменный стол красного дерева, который казался продавцу верхом красоты и удобства. Когда я уже двинулся к выходу, приказчик загородил мне дорогу и с видом игрока, который бросает на стол свою последнюю, но зато уже бесспорно решающую карту, воскликнул:

— Помилуйте, сэр, ведь через сто лет этот стол станет настоящей музейной ценностью! А вы не хотите его брать…

Это было так по-английски. Но я все-таки остался непреклонен. Прощаясь с приказчиком, я на мгновение задержался и спросил:

— Вам неизвестно, что было в этом здании раньше?

Приказчик вновь оживился и с видом человека, переходящего на дружескую ногу, ответил:

— Здесь раньше был какой-то немецкий клуб, но во время войны он был закрыт властями. Несколько лет дом пустовал, а потом мой хозяин снял его под мебельный магазин.

Так вот что случилось с нашей эмигрантской штаб-квартирой!

И опять мелькнула мысль:

— Так проходит…

…Но и рождается…

 Да, конечно, проходит, но и рождается… Мощно, ярко рождается!..

Я вышел из мебельного магазина и медленно пошел по улице. Спускались сумерки. Легкий туман висел в воздухе. Очертания домов, церквей, фонарных столбов, палисадов чуть плыли в сероватой мгле. Я шел и думал:

— Коммунистический клуб… Он был, но его больше нет… Значит ли это, что он умер, не оставив следа?.. Нет! Тысячу раз нет!.. 80 лет жизни Коммунистического клуба не прошли даром для человечества… Да, да, для человечества! Я не боюсь этих больших слов!.. Разве в 1847 г. Маркс и Энгельс не выступали в его стенах с лекциями и докладами? Разве они не подготовляли здесь, в спорах и дискуссиях с товарищами, знаменитый «Манифест Коммунистической партии» — этот краеугольный камень всей марксистской идеологии? Разве первое издание его не было напечатано в типографии Коммунистического клуба? Разве в последующие десятилетия, когда Маркс в своей лондонской эмиграции ковал то великое теоретическое оружие, с помощью которого революционный пролетариат должен был завоевать мир, разве в эти долгие, медлительные, тяжелые годы он не бывал в стенах Коммунистического клуба? Разве он не вдохновлял здесь так часто своих единомышленников? Разве он не спорил здесь так часто со своими противниками? И разве из этого интеллектуального скрещения мечей в его могучей голове не вспыхивали искры новых мыслей, догадок, представлений, которые затем пошли на оплодотворение великой работы всей его жизни, работы, которая воистину изменила течение времени?.. Конечно, так! А если так, то как много важного и ценного для человечества родилось в стенах Коммунистического клуба, которого уже больше нет!

Я шел дальше и думал:

— Через 20 лет после смерти Маркса здесь, на берегах Темзы, появился другой человек — из другой страны, сын другого народа, но идущий по тому же пути, что и Маркс… Ленин… Он подхватил факел, который ярко горел в руках Маркса, и понес его дальше… Живя в иную, более зрелую эпоху, когда семена, посеянные Марксом в XIX в., стали давать богатые всходы, Ленин не только ковал теоретическое оружие революционного пролетариата. Он взялся за решение еще иной задачи, задачи поистине всемирно-исторического значения — во главе революционного пролетариата претворить в жизнь те идеи, которые впервые были изложены в «Манифесте Коммунистической партии». И он сделал это! Сделал в великие дни Октябрьской революции в России!.. Я не знаю, бывал ли сам Ленин в лондонском Коммунистическом клубе, но если даже и не бывал, то через «Манифест Коммунистической партии», через учение Маркса, через самую жизнь Маркса он имел с ним крепкие духовные связи. А кроме того… сколько учеников Ленина, соратников по борьбе, сотрудников по строительству первого в мире социалистического государства годами являлись завсегдатаями Коммунистического клуба, годами посещали его, встречались здесь с товарищами, спорили с противниками, знакомились с Англией, обсуждали события в России, читали газеты и журналы, изучали языки, слушали музыку, присутствовали на любительских спектаклях и постановках… И опять-таки, разве мысли, взгляды, чувства, настроения, надежды, ожидания, родившиеся у этих людей в стенах Коммунистического клуба, не послужили потом делу величайшей из великих революций — Октябрьской революции?

Люди той эпохи, когда появилось цитированное выше изречение, были большими пессимистами и имели к тому достаточные основания. Они говорили: «Так проходит слава мира», — и на этом ставили точку. Мы, советские люди, напротив, большие оптимисты и имеем к тому достаточные основания. Поэтому мы не ставим точку там, где ее ставили римляне, мы ставим там только запятую и продолжаем: «но и рождается новая слава…» И эта «новая слава» для нас гораздо интереснее и увлекательнее, чем та, которая прошла…

На социалистическом конгрессе в Копенгагене

В самом центре Лондона, в лабиринте кривых и узких улочек в районе Холборна, есть старинная закопченная таверна под красочным названием «Старый чеширский сыр». Ее любил Диккенс. Внутри таверны даже показывают место, где великий писатель обычно сидел. Я бывал здесь не раз в эмигрантские годы. Я зашел сюда и сейчас, 20 лет спустя. Заказав кружку черного английского пива, я опустился на стул в дальнем конце небольшого, потемневшего от времени и копоти зала, и сразу в моей голове закружились образы и картины… Да, именно здесь в начало 1914 г. я провел целый вечер в горячей дискуссии с товарищем-эмигрантом о Международном социалистическом конгрессе в Копенгагене, на котором мы оба присутствовали в качестве журналистов. И вот, что я вспомнил [77].