Язык мой - друг мой

Американцев охватила чрезмерная забота о своем здоровье. А когда Америку захватывает какая-то идея — это серьезно. В нынешней Америке засиживаться допоздна в ресторанах считается дурным тоном. С утра, за час до работы, бегают трусцой — модно быть подтянутым и стройным. Вместо масла одно время все ели маргарин — полезнее. Потом вдруг газеты начали писать, что растительные жиры ничуть не менее вредны, чем животные. И американцы пришли в замешательство: чем же тогда питаться, чтобы сохранить здоровье? В некоторых ресторанах дошло до того, что посетители заказывают, например, блюда не из целого картофеля, а лишь из его кожуры — опять же полезнее. Правда, спрос рождает не только предложение, но и рост цен на это предложение….

Однако мы с Ингой жили в Нью-Йорке по своим законам. Наша квартира, можно сказать, была частичкой России в этом городе. Американским гостям подавали наваристый московский борщ, бефстроганов, русские блюда. Ко всему этому на стол выставлялась запотевшая бутылка водки. Честно скажу, что американские гости за нашим, русским, столом не вспоминали ни маргарин, ни картофельную кожуру. Ели, нахваливали и добавки просили. Вот вам и изменившиеся вкусы.

Сложно человека изменить. Во всех отношениях.

Послесловие

Последние годы своей трудовой жизни я провел в Нью-Йорке, в Секретариате Организации Объединенных Наций. Это была уже совсем другая жизнь: я работал в многонациональном коллективе, который объединяла одна цель — содействовать расширению сотрудничества всего мирового сообщества во всех мыслимых и немыслимых областях.

Я уже не участвовал во встречах на высшем уровне, но видел глав почти всех стран мира, когда они выступали с трибуны Генеральной Ассамблеи ООН. Эти годы ознаменовались такими изменениями, о которых раньше и подумать было невозможно. Закончилась холодная война, распалось социалистическое содружество, и — что, наверное, самое драматичное и невероятное — исчезло с карты мира государство, которому я служил верой и правдой на протяжении всей своей жизни, — Советский Союз.

Однако… за всем этим я наблюдал уже издалека. Хотя переживал ничуть не меньше, чем если бы находился в родной Москве.

Я не пропускал ни одного источника информации о происходящем в мире, особенно в моей стране, старался все это осмыслить и по многочисленным просьбам довольно часто выступал перед различными аудиториями слушателей, которых, конечно, волновали события, связанные с огромными переменами в нашем государстве, но зачастую они не в состоянии были их понять.

Я постоянно, даже, может быть, ревниво, наблюдал за всем, что происходило на политическом олимпе. Я и сегодня неотрывно всматриваюсь в экран телевизора, когда проходят встречи в верхах, или саммиты, как их теперь называют. Разумеется, вглядываясь в день нынешний, я все время сверяю происходящее с личным опытом. Вижу много положительного, но, к сожалению, замечаю и то, что повторяются многие из тех ошибок, свидетелем которых я был и о которых рассказал на страницах моей книги.

Так уж, наверное, устроен человек, что он уверен в том, будто прокладывает неизведанные тропы, тогда как на самом деле он повторяет пройденное. Не задумываясь. Часто не утруждая себя даже попыткой сопоставить нынешнее с прошедшим, сделать выводы из прошлого, что пошло бы на пользу дню сегодняшнему.

Однако жизнь продолжается, и уже этому стоит радоваться. Многое изменилось. Но по-прежнему люди власти в своих автомобилях мчатся по Москве на огромной скорости. Они спешат так, словно убегают от прошлого. Мы уступаем им дорогу, продолжая верить в то, что для нас они затеяли эту неистовую гонку. Мы по-прежнему верим и в то, что от их ума, деловитости, способности сострадать и сочувствовать каждому человеку жизнь наша станет все-таки лучше. Мы уже не боготворим их, как раньше, открыто критикуем за ошибки, не прощаем им человеческих слабостей. И продолжаем надеяться на то, что они, люди, стоящие у власти, наконец-то поймут — это не они смотрят на нас с газетных фотографий и с экранов телевизоров, а мы, именно мы, внимательно наблюдаем за ними. И запечатлеваем в собственной памяти, дневниках, записках, воспоминаниях.

НЕДОСКАЗАННОЕ…

З а восемь лет, прошедших со времени первого издания воспоминаний «Язык мой — друг мой», мы с Ингой, моей женой, получили немало отзывов о них. Не обошлось и без критики. Так, советник Л. И. Брежнева, ныне уже покойный, А. М. Александров-Агентов передал мне в устной форме через моего сына свое недовольство той откровенностью, с которой я рассказал о последних годах работы со стареющим Леонидом Ильичом. А друзья и близ - кие упрекнули меня в том, что я почти не затронул в мемуарах очень интересный, с их точки зрения, заключительный период моей службы — период дипломатической работы в ООН — и опустил подробности нашего с женой пятилетнего пребывания в США.

Недавно старший сын Инги, журналист Александр Липницкий, вызвался разговорить нас с женой об этом американском отрезке нашей жизни. На ваш суд предлагается литературно обработанная запись наших с ним бесед, а также эссе «А нам было хорошо…». Наверное, для интересующихся большой политикой данное добавление вряд ли будет значимым. Однако, исходя из сегодняшнего повышенного интереса к частной жизни известных людей, этот« постскриптум», думаю, все же найдет своих читателей.

В. М. Суходрев

Беседы на Николиной горе

Александр Липницкий:Простому обывателю работа переводчиком у первых лиц государства представляется невероятно ответственной, но при этом не требующей дипломатического дара, приложения самостоятельных усилий в сфере дипломатии, то есть работой, что называется, «на хозяина». Действительно ли это так? И в связи с первым вопросом — второй. После многих лет переводческой деятельности вы в 1989 году получили пост в Секретариате Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. Потребовала ли от вас новая должность проявления, помимо переводческих, каких-то иных профессиональных качеств? Если да, то каких и как вы с этим справились?

Виктор Суходрев:Всю жизнь я любил профессию переводчика, получал от своей работы абсолютный «кайф». Это факт. Вместе с тем я признавал за собой определенные организаторские способности. Например, под конец моей службы в Бюро переводов, где трудился до 1966 года, я заведовал английской секцией, у меня в подчинении были 4–5 человек. То есть руководящую административную функцию я уже как бы выполнял. Затем перешел на работу во Второй Европейский отдел на должность советника и через какое-то время стал заместителем заведующего этим отделом, соответственно прибавились административные обязанности: я, скажем, начал больше читать и составлять шифрованные телеграммы, справки или редактировать материалы, подготовленные младшими сотрудниками. Следует отметить, что до этого, занимая более низкие должности, работая исключительно переводчиком, я, в отличие от многих дипломатов младшего звена, например от референта или атташе, которые только бумаги носят туда-сюда, также читал кучу соответствующих документов, потому что готовился к той или иной дипломатической встрече: переводить, не зная, о чем будет разговор, не зная сути, не зная деталей темы, переводчику на высоком политическом уровне просто нельзя. Таким образом, в плане выполнения административных функций я вступил на руководящий пост в значительной степени более подготовленным, чем те, кто, начав свою карьеру младшим референтом, затем дослуживался до советника. Мои коллеги, другие переводчики, которые переходили на службу в какой-либо политический или территориальный департамент, были также хорошо подготовлены в этом отношении.

A. Л.:Можно ли сказать, что вы «переросли» работу переводчика? Если бы судьба так распорядилась, и вы продолжали работать в качестве переводчика у российских лидеров — Ельцина и даже Путина, вы бы сами себе не казались каким-то анахронизмом? Есть ли у переводчиков первых лиц государства возрастной профессиональный предел?