Язык мой - друг мой

Вдоль узких проходов тянулись стеллажи, заполненные бутылками с вином и другими спиртными напитками. По специальным табличкам можно было выяснить марку и возраст алкогольной продукции. Там я узнал еще об одной американской традиции: когда у состоятельного американца рождается сын, он приглашает приятелей в ресторан, чтобы отметить это событие. Во время застолья он заказывает бутылку любимого вина и просит, чтобы ее в нетронутом виде сохранили в ресторане до дня совершеннолетия сына. Ко дну бутылки приклеивается бумажка с соответствующей информацией. В день своего совершеннолетия парень может эту бутылку востребовать. Подобных бутылок в погребе клуба было немало. Поскольку все они лежали под небольшим наклоном, как, в общем-то, и положено для лучшего сохранения вина, то, проходя мимо стеллажей, можно было прочесть написанное на дне бутылок. Много там значилось именитых фамилий из мира политики, бизнеса, искусства.

В музейном отделении погреба мы увидели бутылку водки, датированную девятнадцатым веком, бутылку коньяка «Наполеон» с полуистлевшей наклейкой — он был разлит в год, когда впервые стала использоваться такая классификация коньяка — «Наполеон». Я спросил нашего «гида», почему коньяка всего полбутылки. Оказывается, жидкость, хранящаяся даже в крепко закупоренной сургучом емкости, со временем испаряется и выдыхается. Крепость данного коньяка на момент нашей экскурсии в лучшем случае была равна крепости обычного пива.

Потом мы поднялись в ресторан и продолжили ланч.

«Подмосковные вечера» в Вашингтоне

Шли годы, я постоянно интересовался судьбой Вана. Говорили, что он тихо живет в своем доме в Техасе. Я надеялся на новую встречу, и она произошла — в 1987 году, когда Рейган пригласил Горбачева в Вашингтон. Я участвовал в той поездке. Как обычно, в Белом доме состоялся торжественный банкет, а после — концерт. Выступали выдающиеся американские исполнители, Ван Клиберн в их числе. Он сыграл несколько классических произведений, а затем зазвучала мелодия «Подмосковных вечеров». Она сразу же была встречена бурными аплодисментами. Особенно восторгались Горбачев и его супруга. Ван закончил играть и, обращаясь к первому ряду, где сидела наша высокопоставленная чета, спросил:

— Что бы вы еще хотели послушать?

В наступившей тишине раздался отчетливый голос Раисы Максимовны:

— Первый концерт Чайковского!

Я увидел, как у Вана удивленно поднялись брови. Он тихо сказал:

— К сожалению, я без оркестра.

Слава богу, диалог произошел на русском языке, и большинство присутствующих ничего не поняли.

Когда высокие гости вышли из зала, я подошел к Вану. Мы оба обрадовались встрече. Рядом с ним находилась его вечная спутница — мать. По-моему, ей тогда было уже за девяносто. Передвигалась она в инвалидной коляске.

Прошло два года. И вот стало известно — Ван Клиберн снова приедет в Москву с концертами. В это время я уже знал о том, что через несколько месяцев отправлюсь в длительную командировку в Нью-Йорк — работать в Секретариате ООН. Значит, до отъезда я мог с ним повидаться в Москве.

На сей раз встретились мы с Ваном на приеме, который в его честь устроил в своей резиденции посол США в Москве Джек Метлок. Я сообщил Клиберну о своем скором отъезде в Америку, и он просил дать ему знать, как только я там устроюсь. Я так и поступил.

Все пять лет моего пребывания в Нью-Йорке я получал от Вана к Рождеству ярко-красные цветы — пуансеттию, популярное на Западе рождественское растение, именуемое также «Рождественская звезда». Самого Вана мне довелось за эти годы увидеть лишь однажды. В 1994-м в Нью-Йорк приехал на гастроли симфонический оркестр из Петербурга. Я, разумеется, пошел на его концерт. Там один из организаторов Международного фортепианного конкурса имени Вана Клиберна сказал мне, что в зале присутствует Ван, и после концерта проводил меня к двери, ведущей со сцены в фойе. Я увидел Клиберна и окликнул его. Рядом с ним стоял красивый, спортивного вида мужчина. Ван представил мне его: «Познакомься, Виктор, — это мой компаньон…» Я все понял. К тому времени мать Вана уже умерла.

Незадолго до моего отъезда из Нью-Йорка Ван Клиберн дал концерт. «Нью-Йорк таймс», одна из наиболее авторитетных американских газет, отозвалась о прошедшем концерте весьма нелестно. У нас бы такое только прибавило музыканту славы, но в Америке не так…

Марафон

Ну а теперь я вернусь к рассказу о знаменитом журналисте Леонарде Лайонсе, знакомству с которым обязан Вану Клиберну.

Ежедневная колонка Лайонса в газете «Нью-Йорк пост» называлась «В логове льва». При выборе заголовка он исходил из собственной фамилии: «лайонс» — «львиный». Что же, приятно слыть могучим зверем.

При первой нашей встрече в ресторане, как я уже говорил, меня удивил почтительный переполох в кругу знаменитостей, вызванный появлением Лайонса. Потом мне объяснили, что Леонарда Лайонса знает и уважает буквально вся Америка. На протяжении нескольких десятилетий он регулярно вел свою колонку в «Нью-Йорк пост», которую перепечатывали многие другие местные газеты. Содержание этой колонки можно было бы определить как светские новости, но с определенным креном в мир искусства — кино, театр, литература, живопись. Лаконично, без всяких «художеств» Лайонс сообщал о творческих планах преуспевающих деятелей, да и политики не ускользали от его внимания. Он знал, кто, где, когда и с кем в Нью-Йорке ужинал, моментально выдавал в своей колонке информацию об этом и воспринимался высшим американским обществом кем-то вроде регулировщика в мчащемся потоке машин.

Самые богатые и знаменитые люди Америки считали за честь попасть в колонку светских новостей Лайонса. Он делал им лучшую рекламу. За ним просто охотились. Это общая характеристика деятельности великого журналиста. Я же расскажу о своих личных встречах с ним.

Несколько дней я проносил записку Лайонса («Вы не хотели бы со мной за один вечер побывать на восьми бродвейских мюзиклах?») в кармане, и вот наконец у меня появилось свободное время. Я позвонил Лайонсу, представился его секретарше и тут же услышал его энергичный голос:

— Я все сделаю. Встречаемся на углу Бродвея и Сорок пятой улицы в восемь пятнадцать вечера.

Я приехал в точно назначенное время, но Лайонс уже меня поджидал. Он сразу увлек меня за собой, сказав, что мы идем в театр. На ходу подтвердил: сегодня вечером мы действительно побываем на восьми мюзиклах. И показал мне листок, на котором его секретарша с точностью до минуты расписала наш вечер.

В Америке у входа в театр обычно дежурит помощник режиссера. Узнав Лайонса, помреж с улыбкой распахнул перед нами двери. В зале Леонард шепнул мне, что здесь мы послушаем только увертюру и вступительную арию. А мюзикл был знаменитый — «Кабаре», известный у нас по одному из самых кассовых фильмов с Лайзой Минелли. И когда ария главной героини закончилась, Лайонс схватил меня за рукав и потащил к выходу.

— Пора в следующий театр, — сказал он не останавливаясь.

Не вспомню сейчас всю последовательность нашего с ним марафона по бродвейским мюзиклам, скажу только, что мы успевали на самые выигрышные моменты и слушали самые известные арии.

И так восемь раз. Вот этот букет: «Кабаре», «Хеллоу, Долли!», «Скрипач на крыше», «Человек из Ламанчи», «Никогда в воскресенье», «Смешная девчонка», «Мейм» и «Аллилуйя, бэби!». Иначе как букетом это и не назовешь.

Всюду нас встречали как родных. Лайонс поглядывал на часы, сверял время с графиком, и мы следовали дальше. По сути, он посвятил этот вечер мне.

Свою расположенность ко мне он объяснил тем, что тогда, на ужине, ему понравилась какая-то моя остроумная реплика. Убей бог, не помню какая!

После восьмого мюзикла он пригласил меня в ресторан «Сарди», известный среди театральной общественности.

У входа нас встретил хозяин ресторана, господин Сарди. Лайонс сразу предупредил его, что мы зашли всего лишь на десять минут, и заказал свой неизменный кофе. Я после таких «скачек» решил выпить виски. Леонард, оглядев зал, нашел взглядом какого-то человека, подошел к его столику и, переговорив с ним, быстро записал что-то в блокнот. Вернулся ко мне и, допив кофе, сказал: