Дневник путешествия в Россию в 1867 году

Мы посвятили утро визитам с рекомендательными письмами, однако нам не удалось никого застать дома. Днем мы поехали в Петровский дворец и погуляли там в парке. Дворец выкрашен в ярко-красный и белый цвета — результат получился явно уродливым. По дороге обратно я переписал надпись над Toer Gate, которые охраняют вход в парк:

PIAE MEMORIAE

ALEXANDRI I

Ob Restitutam E Cine Ribus

Multisque Paternae Curae Monumentis Auctam

Antiquam Hanc Metropolin

FLAGRANTE BELLO GALLICO ANNO

MDCXII FLAMMIS

DATAM

Мы поужинали с г-ном Пенни, встретив у него г-на и г-жу Ком и их племянницу г-жу Натали, а затем все вместе поехали в Семонов монастырь и прослушали очень длинную, но очень красивую службу, в которой присутствовала одна совершенно новая для меня деталь: главный священник вынес Евангелие и держал его в руках, в то время как все остальные, а затем и монахи, приближались по двое и целовали книгу.

Затем он положил ее на аналой и стоял рядом, пока верующие подходили и целовала сначали книгу, а затем его руку.

Утром мы посетили английскую церковь, поскольку Лиддон взялся прочитать там проповедь. Оттуда, вместе с г-ном Пенни, мы отправились с визитом к епископу Леониду, викарному епископу Московскому, к которому у Лиддона было рекомендательное письмо от князя Орлова. Мы были весьма обрадованы тем, как он нас принял, а также его вежливым обаятельным обхождением — того сорта обхождением, которое сразу заставляет людей почувствовать себя непринужденно.

Я думаю, что визит наш длился, должно быть, часа полтора; перед уходом мы договорились поехать завтра вместе с ним в Троицу, в надежде, что, возможно, нам удастся нанести визит митрополиту, архиепископу Филорету… Затем мы вернулись и, поужинав с нашими гостеприимными знакомыми, вместе с ними поехали в Страстной женский монастырь, где все песнопения исполняются самими монахинями,— хотя отдельные фрагменты службы, разумеется, проводятся священником. Однако во всех случаях читала одна из монахинь: в течение службы читалось очень много, и в некоторых случаях монахини оставляли свои места на клиросе и становились вокруг чтицы.

Некоторые из них выглядели весьма юными: одной, я думаю, было не больше двенадцати.

Музыкальная часть службы, похоже, была во многом такой же, как и в других церквях, которые мы посетили, однако впечатление от женских голосов, без какого-либо музыкального сопровождения, было поистине изумительным… Мы остались на чай у Пенни и посетили там же вечернюю службу, закончив день прогулкой вдоль Кремлевской стены; прохладный вечер и великолепный вид — идеальная панорама прекрасных зданий, стоящих вокруг,— были чрезвычайно приятны.

Весьма интересный день. Мы позавтракали в половине шестого и вскоре после семи отправились поездом, в компании с епископом Леонидом и г-ном Пенни, в Троицкий монастырь. Епископ, несмотря на свое ограниченное знание английского, оказался очень разговорчивым и интересным попутчиком. Когда мы приехали, служба в соборе уже началась, и епископ, взяв нас с собой, провел через огромную толпу, переполнявшую здание, в боковое помещение, расположенное непосредственно рядом с алтарем, и там мы оставались в течение всей службы, получив необычную привилегию видеть, как причащаются священнослужители,— во время этой церемонии двери алтаря всегда закрыты и задвинуты занавеси, и паства никогда этого не видит. Это была чрезвычайно сложная церемония, в течение которой много крестились, кадили перед всем, что должно было использоваться, но также совершенно очевидно исполненная глубокой набожности.

Ближе к концу службы один из монахов внес блюдо с маленькими хлебами и дал нам каждому по одному: они были освящены, и то, что нам вручили эти хлебцы, должно было означать, что они вспоминали нас в своих молитвах. Когда мы покидали собор, один из монахов провел нас через ризницу и помещения для занятий живописью и фотографией (группу мальчиков обучают этим двум искусствам, которые используются исключительно для духовных целей), и нас сопровождал один русский господин, который был вместе с нами в соборе и который был чрезвычайно любезен и объяснил назначение различных предметов на французском, а когда мы хотели приобрести иконы и проч., спрашивал о ценах и считал сдачу. Только тогда, когда он пожелал нам всех благ и покинул нас, мы узнали, кто уделил нам так много внимания,— боюсь, что больше, чем кто-либо из англичан уделил бы иностранцам,— это был князь Chirkoff.

В помещении для занятий живописью мы увидели так много великолепно выполненных икон, некоторые из которых были написаны на дереве, а некоторые на перламутре, что было трудно решить не столько то, что купить, а что не купить. В конце концов мы ушли — каждый с тремя иконами, причем такое количество было скорее вызвано недостатком времени, нежели какими-либо благоразумными соображениями.

Ризница представляла собой настоящую сокровищницу — драгоценности, вышивка, кресты, потиры и проч. Мы увидели там знаменитый камень, отполированный и обрамленный как икона, который имел в своих пластах (по крайней мере, на первый взгляд) изображение монаха, молящегося перед распятием. Я внимательно его рассмотрел, но никак не мог поверить в естественное происхождение такого удивительного феномена.

Днем мы направились во дворец архиепископа и были представлены ему епископом Леонидом. Архиепископ говорил только по-русски, поэтому беседа между ним и Лиддоном (чрезвычайно интересная и длившаяся более часа) происходила в весьма оригинальной манере — архиепископ делал замечание на русском, епископ переводил его на английский, затем Лиддон отвечал по-французски, а епископ уже излагал его по-русски архиепископу. В результате беседа, которая проходила только между двумя людьми, потребовала использования трех языков!

Епископ любезно поручил одному из студентов, изучавших богословие, который говорил по-французски, быть нашим гидом, что он и выполнил с большим рвением, сводив нас, среди прочего, посмотреть подземные кельи отшельников, где некоторые из них живут уже многие годы. Нам показали двери двух келий, в которых никто не обитает; возникало странное и не вполне приятное ощущение в темном узком проходе, где каждому приходилось нести свечу, при мысли о том, что внутри живет человеческое существо, покой и одиночество которого озаряет лишь тусклый свет маленькой лампады...

Мы вернулись с епископом вечерним поездом, проведя один из самых запоминающихся дней нашего путешествия.

За ужином в гостинице «Troitsa» нам удалось отведать два из специфически русских продуктов — нечто вроде горького, терпкого вина, приготовленного из ягод рябины, стакан которого принято пить перед ужином «для аппетита». Оно называется «P hoboe» (Ribinov). Вторым был суп «Щи» (Shchi), с соответствующим кувшинчиком сметаны, которую следует развести в тарелке.

День Водосвятия, великого обряда, выполняемого частично в соборе, а частично на берегу реки. Служба началась в девять, а поскольку я оделся только в половине десятого, то отправился туда, не завтракая. Сначала мы направились в собор, однако скопище людей было так велико, что я сразу же вышел обратно и занял место среди толпы, ожидавшей на берегу реки, чтобы посмотреть, как будет проходить шествие. Процессия появилась только около одиннадцати, а потом я подождал ее возвращения: сам обряд, проходивший на берегу, мне рассмотреть не удалось, но ход выглядел очень торжественно и внушительно.

Он начался с ряда больших стягов [9] — если можно их так назвать,— каждый из которых несли по три человека: древка были пятнадцати футов высотой, и сам стяг больше напоминал круглый щит, заключенный в рамку и, как правило, с лучами по краям и с крестом или иконой в центре. Их было, должно быть, тридцать или сорок. Затем последовала длинная колонна священников, дьяконов и других церковнослужителей, все облаченные в вышитые ризы с другими украшениями, у некоторых из них даже были на груди большие иконы, затем большие свечи, иконы поменьше и проч., затем четыре епископа в полном облачении с сопровождающими их священнослужителями и проч., затем толпы поющих мужчин и мальчиков в чем-то вроде форменной одежды красного и голубого цветов.