Дневник путешествия в Россию в 1867 году

Все изложенное послужит скорее для того, чтобы напомнить мне, чем передать хоть какое-то представление о том, что мы видели.

Мы ненадолго заехали к Муирам по дороге на обед, увидели г-жу Муир и нескольких очаровательных маленьких детей, и вернулись туда снова около пяти и тогда уже встретили г-на Муира. На ужин пришли и другие знакомые, и наконец мы возвратились в Петербург с неутомимым г-ном Меррилисом, который увенчал множество оказанных нам за этот день услуг тем, что нашел дрожки и провел непременные здесь переговоры с извозчиком, совершив подвиг, который наверняка вверг бы нас в отчаяние, если бы нам пришлось самим пытаться сделать это в темноте, в окружении толпы извозчиков и в совершенно невообразимом гаме странных звуков.

Выехав в два тридцать на поезде в Москву, приехали около десяти следующего утра. Мы взяли «спальные билеты» (на два рубля дороже), и в награду за это примерно в одиннадцать вечера к нам зашел проводник и продемонстрировал сложнейший фокус. То, что было спинкой сиденья, перевернулось, поднявшись вверх, и превратилось в полку; сиденья и перегородки между ними исчезли; появились диванные подушки, и наконец мы забрались на упомянутые полки, которые оказались весьма удобными постелями.

На полу разместилось бы еще трое спящих, но, к счастью, таковые не появились. Я не ложился спать примерно до часу ночи, и б́ольшую часть времени был единственным, кто находился на открытой площадке в конце вагона: она была снабжена поручнями и крышей, и с нее открывался великолепный обзор той местности, по которой мы проезжали,— недостаток заключался в том, что вибрация и шум там гораздо сильнее, чем внутри. Время от времени появлялся проводник и в ночное время не выказывал никаких возражений против моего там пребывания,— возможно, он чувствовал себя одиноко, но, когда я попытался сделать это снова на следующее утро, его вскоре охватил приступ деспотичной жестокости, и он снова загнал меня в вагон.

В Москве нас ожидал экипаж и портье из «Отеля Дюзо», в котором мы должны были остановиться.

Мы уделили пять или шесть часов прогулке по этому чудесному городу, городу белых и зеленых крыш, конических башен, которые вырастают друг из друга словно сложенный телескоп; выпуклых золоченых куполов, в которых отражаются, как в зеркале, искаженные картинки города; церквей, похожих снаружи на гроздья разноцветных кактусов (некоторые отростки увенчаны зелеными колючими бутонами, другие — голубыми, третьи — красными и белыми), которые внутри полностью увешаны иконами и лампадами и до самой крыши украшены рядами подсвеченных картин; и, наконец, город мостовой, которая напоминает перепаханное поле, и извозчиков, которые настаивают, чтобы им платили сегодня на тридцать процентов дороже, потому что «сегодня день рождения императрицы».

После ужина мы поехали на Воробьевы горы, откуда открывается великолепная панорама стройного леса шпилей и куполов с извилистой Москва-рекой на переднем плане,— это те самые холмы, с которых армия Наполеона в первый раз увидела этот город.

Утром мы долго и безуспешно искали английскую церковь.

Позднее я пошел один и, по счастию, познакомился с одним русским господином, который говорил по-английски и который любезно отвел меня туда. Г-н Пенни, священник, был дома, и я вручил ему рекомендательную записку от Бергона и был принят им и его женой с чрезвычайным радушием.

Лиддон пошел со мной на вечернюю службу, и мы провели вечер с Пенни и получили массу ценных советов относительно наших планов в Москве и много любезных предложений помочь в покупке разных любопытных сувениров и проч.

День экскурсий. Мы начали с того, что встали в пять утра и отправились на шестичасовую службу в Петровский монастырь, поскольку было ежегодное освящение и, соответственно, служба должна была отличаться особым великолепием. Она была чрезвычайно прекрасной в том, что касается музыки и сценического эффекта, но б́ольшая часть обряда была для меня непонятна. Там присутствовал епископ Леонид (?), который принимал основное участие в причастии, в котором участвовал также один младенец, но больше никто из прихожан. Было весьма любопытно наблюдать, когда служба окончилась и епископ, с которого сняли роскошные одеяния перед алтарем, вышел в простой черной рясе, а люди толпились вокруг него, когда он шел к выходу, чтобы поцеловать его руку.

После завтрака, поскольку явно надолго зарядил дождь, мы посвятили свое время осмотру внутренних помещений, о которых совершенно невозможно дать какое-либо адекватное представление просто словами.

Мы начали с церкви св. Василия, которая настолько же необычна (почти гротескна) внутри, как и снаружи, и которую показывает без сомнения, самый ужасный гид, какого я до сих пор встречал. Его первоначальный замысел заключался в том, что мы должны пронестись через этот храм со скоростью примерно четыре мили в час. Обнаружив, что принудить нас двигаться с такой скоростью совершенно невозможно, он принялся греметь ключами, суетливо носиться вокруг, громко напевать и злобно обзывать нас по-русски,— по сути, он делал все, что мог, разве что не схватил нас за шиворот и не потащил волоком. Только лишь исключительно благодаря чистому упрямству и приступу внезапной глухоты нам удалось посмотреть церковь, или, скорее, группу церквей под одной крышей, в довольно сносных условиях.

Каждый храм имел свои собственные характерные особенности, хотя золоченая перегородка [5] и подсвеченные фрески на всех стенах и даже на внутренней части купола были общими для всех.

Затем мы прошли в Сокровищницу и увидели троны, короны и драгоценности — в таком количестве, что начинаешь думать, что эти предметы встречаются чаще, чем ежевика. Некоторые троны и проч. буквально усыпаны жемчугом.

Затем нас провели по дворцу, после которого, я думаю, все другие дворцы покажутся убогими и миниатюрными.

Я измерил шагами один из залов для приемов и посчитал, что его длина составляет восемьдесят ярдов, в ширину же, наверное, двадцать пять — тридцать. Таковых было по крайней мере два и еще множество других больших помещений — все с высокими потолками и изысканно убранные, от пола, инкрустированного атласным деревом и проч., до расписных потолков, богато украшенных позолотой; на стенах жилых помещений вместо обоев — шелк или атлас, и все обставлено и украшено так, словно богатство владельца поистине безгранично. Оттуда мы перешли в ризницу, в которой, помимо баснословной роскоши и богатства одеяний, жемчугов, драгоценностей, распятий и икон, хранятся три огромных серебряных сосуда для приготовления елея, используемого при крещении и проч., который поставляют отсюда в шестнадцать епархий… После ужина мы, как было договорено, поехали к г-ну Пенни и вместе с ним отправились посмотреть русскую свадьбу — это была весьма интересная церемония.

Там был большой хор из собора, который спел длинный прекрасный псалом перед тем, как началась служба, и дьякон (из Успенской церкви) исполнил речитативом несколько фрагментов службы самым потрясающим басом, какой мне доводилось слышать, постепенно повышавшимся (наверное, меньше чем на половину ноты зараз, если это возможно) и усиливавшимся в громкости звука по мере того, как его голос повышался, пока последняя нота не разнеслась по всему зданию как многоголосый хор. Я и представить себе не мог, что одним только голосом можно добиться такого эффекта.

Одна часть церемонии, венчание новобрачных, была почти гротескной.

Принесли две роскошные золотые короны, которыми священник, исполнявший церемонию, сначала помахал перед ними, а потом возложил на их головы — или, точнее сказать, несчастному жениху пришлось стоять в своей короне, но на невесту, предусмотрительно уложившую волосы в довольно замысловатую прическу с кружевной вуалью, надеть корону было нельзя, и поэтому ее подруге пришлось держать корону у нее над головой. Жениха, в обычном фраке, коронованного словно монарха, со свечой в руке и с лицом человека, смирившегося с выпавшим на его долю страданием, можно было бы только пожалеть, если бы он не выглядел настолько смехотворно. Когда народ разошелся, священник пригласил нас осмотреть восточную часть храма, за золотыми вратами, после чего нас наконец отпустили с дружеским рукопожатием и «поцелуем мира», которого удостоился даже я, хотя и был в мирской одежде. Остальную часть вечера мы провели с нашими знакомыми, г-ном и г-жой Пенни.