Два побега<br />(Из воспоминаний анархиста 1906-9 гг.)

В церкви на этот раз нам не пришлось встретиться с политическими товарищами, — почему то они не попали туда. Но мы познакомились с рядом уголовных арестованных из соседней с нами камеры. Часть их была осуждена в каторжные работы и ждала в недалеком будущем отправки в те или иные централы. Находились среди них лица, интересовавшиеся политической революционной борьбой и о многом нас расспрашивавшие в этой области. Церковь являлась хорошим местом для свиданий и разговоров. Наблюдений за тем, что делается среди арестантов, не было никакого. Можно было, опустившись на корточки сзади своих соседей, провести в беседе все время церковной службы. Этим обычно и занимались многие из заключенных, приходя в церковь. Почти все потихоньку курили во время службы, и запах курева довольно основательно чувствовался при этом.

Возвратясь в камеру, мы с Бабешко приступили к всестороннему обсуждению проекта побега из церкви. Но обсуждать, собственно, было нечего. Нам была видна вся обстановка побега и сразу стало ясно, что лучшей возможности здесь не окажется. Вопрос заключался лишь в том, смогут-ли наши товарищи с воли оказать нам необходимую боевую помощь при нападении на надзирателей. Если смогут, тогда надо действовать как можно скорее в этом именно направлении.

Положение наше тем временем вполне выяснилось. Меня и Бабешко уже вызывали несколько раз на допрос к судебному следователю по делу об убийстве Василенко. Дело это, оказывается, было передано в военно-окружной суд, и нас каждый месяц или даже каждую неделю могли отправить в Екатеринослав на этот суд. Приговор военно-полевого суда был приостановлен потому, что произошла юридическая ошибка: в городе Александровске военное положение было снято за несколько дней до убийства Василенко. Оно было заменено положением усиленной охраны, при котором военно-полевой суд не мог уже работать. Нас отдали военно-полевому суду вгорячах, а может быть, в расчете губернатора на то, что дело пройдет незамеченным и никому в голову не придет беспокоиться по поводу такой незначительной формальной ошибки, как отдача военно-полевому суду вместо военно-окружного. В центре, однако, эту ошибку заметили и приказали «исправить». Но, конечно, это исправление могло касаться лишь формы суда, а не существа приговора. Военно-окружной суд нам также вынес бы смертный приговор, а не что-либо иное. В этом мы не имели ни малейшего сомнения. Поэтому мы и решили оставшийся в нашем распоряжении неопределенно короткий срок времени, пока мы в Александровске, использовать во что бы то ни стало для побега. А удача этого побега нам представлялась очень и очень вероятной. Сбить 8 человек надзирателей, вооруженных револьверами старой системы и не ожидающих нападения, представлялось нам делом вполне осуществимым, а это прокладывало дорогу к воле. В короткой записке мы известили Николая и Тараса о том, что наметился новый путь побега, план которого будет передан им через пару дней.

В следующей записке мы подробно описали им обстановку намеченного нами побега, высказали свое убеждение в полной осуществимости его. — С вашей стороны — писали мы им — нужно не более четырех человек, ибо мы также будем действовать и надеемся привлечь себе на помощь несколько человек уголовных каторжан. Других путей здесь нет и не предвидится. Действовать же надо немедленно. — Записка вышла довольно объемистая. Ее рискованно было заложить в корзину, как мы это делали ранее. Мы, поэтому, сочли единственно возможным выбросить ее из окна камеры, за тюремную стену, где ее должен был поднять кто-либо из наших. Пришла сестра Бабешко с одним совсем молодым человеком, лет 16-ти. Они долго крутились на расстоянии от тюрьмы, сообщая знаками, что бросать пока нельзя, так как недалеко находится часовой. Прошло таким образом часа два-три. Наконец, они подали знак, что можно, и стали медленно приближаться к тюрьме, не спуская с нашего окна глаз.

Выбросить записку взялся Бабешко. Это, собственно, была не записка, а ряд записок, которые, будучи закатаны в черное хлебное месиво, образовали шар с яблоко величиной. До этого мы с Бабешко практиковались выбрасыванием скатанных кусочков хлеба за стену. Дело было не совсем легкое. Стена отстояла от корпуса тюрьмы все-таки на значительном расстоянии. Нужно было высунуть через решетку окна руку по самое плечо, хорошенько изловчиться и с силой бросить предмет. Тогда он благополучно перелетит через стену. Василий взобрался на окно, просунул наружу руку с запиской и начал ею размахивать, стараясь как можно сильнее отбросить. Раза два он готов был бросить, но в нерешительности останавливался. Затем он слез и передал наше послание мне, говоря, что у него дрожит рука. Я также несколько волновался, но все же решил бросить послание сам, а не доверять это дело кому-либо из сокамерников, среди которых были специалисты по выбрасыванию, но которые могли намеренно так бросить, что послание оказалось бы во дворе тюрьмы. А это повлекло бы к раскрытию всего нашего дела, к закованию нас в кандалы и отправке в Екатеринослав. Я влез на окно, просунул руку, размахнулся ею несколько раз и с силою бросил шар. К ужасу моему, я почувствовал, как в момент бросания у меня дрогнула рука, и потому шар полетел не с той силой, с какой я мог бы его бросить. И действительно, шар не перелетел стену, а упал на ее жестяную крышу. Крыша эта — шириною в аршин — имела легкий наклон во внутрь тюремного двора и наклон наружу. Вся камера, следившая за полетом шара, замерла, когда он упал на крышу стены. Но ударившись о нее, шар подскочил и перекатился на внешнюю сторону тюрьмы. Мы видели, как молодой товарищ, перепрыгнув канаву, направился подымать его. Через минуту он и сестра Бабешко быстро удалялись и уже на большом расстоянии показали нам знаком, что все благополучно.

Через несколько дней мы получили передачу, в которой нашли записочку от Николая следующего содержания: — «Всеми нами план ваш одобрен и принят. Если в церкви — значит с нами бог. Не мешало бы вам в этом случае первым заглянуть в затылок архангелам. Николай».

Мы начали окончательно готовиться к делу. Необходимо было наметить день и к этому дню свести наши приготовления и главным образом приготовления наших товарищей на воле. В этом отношении обстоятельства нам благоприятствовали. Был на исходе великий пост, недели через полторы должна быть пасха. Лучшего часа, как в четверг вечером, во время чтения двенадцати евангелиев, или в субботу ночью во время пасхальной заутрени нельзя было и желать. Мы так и сообщили друзьям на волю. А сами стремились заручиться пропуском в церковь. Дело в том, что администрация могла по своему усмотрению не пускать в церковь тех или иных арестованных. Она вполне могла так поступить со мной и Бабешко, как с людьми, которые все время не ходили в церковь, а затем вдруг выказали к ней интерес. Мы поэтому в ближайшую неделю записались в число «говеющих». Без большой причины этого права у нас отнять не могли. А между тем, благодаря этому праву мы в течение недели могли прокладывать незаметный мост между данным моментом и пасхальной заутренней, которая была нам абсолютно необходима. По этому мосту, мы, не вызывая никакого подозрения администрации, могли свободно придти в церковь в решающую для нас минуту. Так мы и поступили. Мы наряду со всеми арестованными стали уже ежедневно ходить в церковь. При этом мы еще более познакомились с обстановкой предстоящего побега и еще более прониклись уверенностью в его успех. Вместе с арестованными говело много вольной публики и церковь всегда была полна народом. Мы представили себе, как она будет набита в четверг вечером, или, в особенности, ночью в субботу на воскресенье. Все это сулило нам успех. Лишь бы только у нас и у наших друзей не случилось какого-либо разлада в деле.

В следующее воскресенье — последнее перед пасхой — мы, как обычно, стоим в церкви. Вдруг видим из входа для вольных поднялась знакомая фигура Николая Он был довольно «прилично» одет и встал впереди надзирателей, не обращая ни малейшего внимания на место, где находились мы — арестованные. Так он простоял все время службы и лишь уходя из церкви, бросил в нашу сторону как бы безучастный взгляд, которым, однако, сразу увидел и меня с Бабешко и прочую обстановку. Для нас было ясно, что Николай приходил в церковь на разведку, дабы непосредственно познакомиться с ее устройством, с нашими позициями и позициями нашей стражи.