Мария Башкирцева

Кроме живописи продолжаются занятия пением: «Сегодня профессор Фачио заставил меня пропеть все ноты: у меня три октавы без двух нот. Он был изумлен. Что до меня – я просто не чувствую себя от радости. Мой голос – мое сокровище! Я мечтаю выступить со славой на сцене. Это в моих глазах так же прекрасно, как сделаться принцессой.

Мы были в мастерской Монтеверде, потом в мастерской маркиза д'Эпине, к которому у нас было письмо. Д'Эпине делает очаровательные статуи, он показал мне свои этюды, все свои наброски. Madame М. говорила ему о Марии как о существе необыкновенном, как о художнице. Мы любуемся и просим ее сделать мою статую. Это будет стоить двадцать тысяч франков. Это дорого, но зато прекрасно. Я сказала ему, что очень люблю себя. Он сравнивает мою ногу с ногой статуи – моя меньше: д'Эпине восклицает, что это Сандрильона. Он чудно одевает и причесывает свои статуи. Я горю нетерпением видеть свою статую».

В общем, жизнь шла весьма приятная. Как-то, выходя из коляски у крыльца отеля, Мария заметила двух молодых римлян, разглядывавших ее. Потом она увидела их же на площади перед отелем. Посланная для сбора информации служанка выяснила, что это совершенно приличные молодые люди, а один из них, тот, который наиболее ею заинтересован, – это племянник самого кардинала Антонелли (в дневнике Марии он обозначен буквой «А»).

Пьетро Антонелли был красив. Матовый цвет лица, черные глаза, правильный римский нос, маленький рот и чудные усы – таков портрет претендента на ее руку. Как им сказали, он очень весел, остроумен и хорош собой, но несколько «passerello», что по-итальянски значит «разгильдяй». Но это только придавало в глазах Марии ему веса и пикантности. Она решила, что занятия живописью и пением подождут. Начинаются ее римские каникулы.

Башкирцева идет на парадный бал – костюмированный и в масках. Она надевает черное шелковое платье с длинным шлейфом, узкий корсаж, черную газовую тунику, убранную серебряными кружевами, черную бархатную маску с черным кружевом и светлые перчатки. Роза и ландыши на корсаже завершают эту очаровательную картину. В таком виде Мария производит большой эффект.

Бывшие на этом бале трое ее соотечественников подумали, что узнали ее, подошли ближе и начали громко говорить по-русски в надежде, что Мария как-нибудь выдаст себя. Но она вместо этого собрала целый круг людей вокруг себя и заговорила по-итальянски. Разочарованные русские ушли, поверив, что это итальянка.

Конечно, Пьетро Антонелли нашел Марию. Они общались под масками, якобы не узнавая друг друга. Она называла его притворщиком, молодым фатом, беспутным, а он серьезнейшим образом рассказывал, как в девятнадцать лет бежал из родительского дома, окунулся по горло в жизнь, до какой степени теперь всем пресыщен и что никогда не любил. Десять раз Мария оставляла своего молодого собеседника, и десять раз он снова находил ее. А напоследок несчастный сын священника унес перчатку незнакомки и поцеловал ей руку.

В дневнике Мария подробно описывает диалог, состоявшийся между нею и Пьетро Антонелли на балу. Практически это фрагмент романа, который мог бы быть ею написан.

«– Сколько раз ты любила? – спросил он.

– Два раза.

– О! О!

– Может быть, и больше.

– Я хотел бы, чтобы это больше пришлось на мою долю.

– Какая самонадеянность… Скажи мне, почему все эти люди приняли меня за даму в белом?

– Да ты на нее похожа. Оттого-то я и хожу с тобой. Я влюблен в нее до безумия.

– Это не очень-то любезно с твоей стороны – говорить таким образом.

– Что ж делать, если это так?

– Ты, слава Богу, достаточно лорнируешь ее, а она довольна этим и рисуется?

– Нет, никогда. Она никогда не рисуется… Можно сказать что угодно про нее, только не это!

– Однако очень заметно, что ты влюблен.

– Да влюблен, в тебя. Ты на нее похожа.

– Фи! Разве я не лучше сложена?

– Все равно. Дай мне цветок. – Я дала ему цветок, а он дал мне в обмен ветку плюща. Его акцент и его томный вид раздражают меня.

– Ты имеешь вид священника. Это правда, что ты будешь посвящен? – Он засмеялся.

– Я терпеть не могу священников. Я был военным.

– Ты? Да ты был только в семинарии.

– Я ненавижу иезуитов; из-за этого-то я и ссорюсь постоянно с моей семьей.

– Э, милый мой, ты честолюбив, и тебе было бы весьма приятно, чтобы люди прикладывались к твоей туфле.

– Что за очаровательная маленькая ручка! – воскликнул он, целуя мою руку, – операция, которую он повторял несколько раз в этот вечер».

Согласитесь, что это весьма удачная проба пера для молодой писательницы.

Со временем Пьетро Антонелли начинает слишком часто появляться на страницах дневника. Мария увидела его с балкона, он ей поклонился. А дальше снова все, как в романе: «Дина бросила ему букет, и руки десяти негодяев протянулись, чтобы схватить его на лету. Одному удалось это; но А. с величайшим хладнокровием схватил его за горло и держал своими нервными руками, пока наконец несчастный не бросил своей добычи. Это было так хорошо, А. был в эту минуту почти прекрасен. Я пришла в восторг и, забыв о том, что покраснела, спустила ему камелию, и нитка упала вместе с нею. Он взял ее, положил в карман и исчез. Barberi летят, как ветер, посреди гиканья и свистков народа, а на нашем балконе только и говорят об очаровательной манере, с которой А. отнял букет. Действительно, он был похож в эту минуту на льва, на тигра; я не ожидала такого со стороны этого изящного молодого человека. Это, как я сказала сначала, странная смесь томности и силы. Мне все еще видятся его руки, сжимающие горло негодяя.

Вы, может быть, будете смеяться над тем, что я сейчас вам скажу, но я все-таки скажу. Так вот – таким поступком мужчина может тотчас же заставить полюбить себя. Он имел такой спокойный вид, держа за горло этого бездельника, что у меня дух захватило. Я опять горю нетерпением, я хотела бы заснуть, чтобы сократить время до завтра, когда мы пойдем на балкон».

Но по закону жанра на горизонте появляется еще один претендент на руку и сердце Марии. На бегах на соседнем балконе в Корсо появляется «очень юный, очень светловолосый и очень толстый» молодой человек. Это граф Виченцо Брускетти, обозначенный в дневнике буквой «Б». Граф покорен Марией, она бросает ему камелию, он дарит ей букет цветов, на следующий день – бонбоньерку с цветами, а еще через день делает предложение руки и сердца, но Башкирцева ему отказывает, он ей не нравится. Иное дело Пьетро Антонелли!

Он приходит на балкон к Башкирцевым, общается какое-то время с ее матерью, как того требует вежливость, а потом садится возле Марии. Начинаются беседы, описание которых тут же перекочевывает в дневник, обычные беседы влюбленных молодых людей, овеянные очарованием юности.

«– Ну, как вы поживаете? – говорит А. своим спокойным и мягким тоном. – Вы не бываете больше в театре?

– Я была нездорова, у меня и теперь еще болит палец.

– Где? (и он хотел взять мою руку.) Вы знаете, я каждый день ходил к Аполлону, но оставался там всего пять минут.

– Почему?

– Почему? – повторил он, глядя мне прямо в зрачки.

– Да, почему?

– Потому, что я ходил туда ради вас, а вас там не было. Он говорит мне еще много вещей в том же роде, закатывает глаза, беснуется и очень забавляет меня.

– Дайте мне розу.

– Зачем?

Согласитесь, что я задала трудный вопрос. Я люблю задавать вопросы, на которые приходится отвечать глупо или совсем не отвечать.

Б. преподносит мне большую корзину цветов; он краснеет и кусает себе губы; не пойму, право, что это с ним. Но оставим в покое эту скучную личность и возвратимся к глазам Пьетро А.

У него чудные глаза, особенно когда он не слишком открывает их. Его веки, на четверть закрывающие зрачки, дают ему какое-то особенное выражение, которое ударяет мне в голову и заставляет биться мое сердце».

В этом море «почему» и «зачем» плавают корабли понимания друг друга, живет желание услышать еще раз о себе любимой, о любви к себе любимой и вообще о чем-то нежном, хорошем, адресованном только тебе одной и больше никому в мире.