Мария Башкирцева

Однажды влюбленным представилась возможность побыть наедине. Они кинулись в объятья друг другу. «– Ваши губы! – страстно шепчет он, – дайте мне ваши губы! – Мне даже в голову не пришло ослушаться, и я вытянула шею, чтобы встретиться с его губами. Да, правду говорят, что поцелуй в губы… Откинув голову, закрыв глаза, опустив руки, я не могла оторваться от него». Наконец Мария освобождается из объятий Пьетро, целует его в последний раз и убегает.

«Я только хотела бы знать, что зашла так далеко действительно оттого, что люблю этого мужчину, или же любой дурак, клянущийся мне в любви, может добиться от меня того же», – спрашивает она сама себя в дневнике. И сама же себе отвечает: «Я думаю, что последнее более вероятно».

Первый опыт общения с противоположным полом играет огромную роль для девушки. И мудрая Мария права в том, что у каждого по-разному складывается этот «первый раз», и, в общем-то, «любой дурак» вполне может оказать на женщину мощное воздействие, если у нее еще нет подобного опыта. Она решает проблему так же, как ее решают множество женщин, хотя и пишет в дневнике: «Я стараюсь уверить себя, что А. очень шикарен, но когда я вижу его вблизи, он кажется мне еще менее значительным, чем он, быть может, есть на самом деле».

Мария уезжает в Ниццу, ждет известий от Пьетро, обещавшего приехать, но известий нет. Она много читает латинских классиков в подлиннике с параллельным переводом на французский язык. На ее столе Гораций и Тибулл. Элегии Тибулла в основном о любви, что, по ее признанию, ей сейчас подходит. Но Башкирцева читает и философов: Ларошфуко и Лабрюйера. Появляется у нее на столе и сочинение о Конфуции.

Кроме того, она снова занялась живописью, пишет портрет своей гувернантки мадемуазель Колиньон на фоне голубого занавеса.

Мария очень довольна собой и своей моделью, потому что мадемуазель Колиньон хорошо позирует. Время сеанса они проводят в разговорах и спорах. Восторженная мадемуазель Колиньон считает, что Мария чересчур цинична для своего возраста и это результат чтения философской литературы.

Философские книги действительно потрясают Башкирцеву: «Когда мною овладевает лихорадка чтения, я прихожу в какое-то бешенство, и мне кажется, что никогда не прочту я всего, что нужно; я бы хотела все знать, голова моя готова лопнуть, я снова словно окутываюсь плащом пепла и хаоса». Она считает, что нет ничего лучше занятого ума, что работа все побеждает – особенно умственная работа.

Но в этот период любви, занятий живописью и философией судьба снова напоминает ей о быстротечности жизни.

У Марии начинает идти горлом кровь. Врачи ее успокаивают, но она и сама себя умеет успокаивать. В ее жизни будет все хорошо!

Долгожданное письмо от Пьетро приходит только 24 июня, больше чем через месяц после того, как они расстались. Однако выясняется, что оно адресовано Люсьену Валицкому – семейному врачу Башкирцевых, как ответ на его послание. Доктор по собственной инициативе предпринял этот шаг, видя, как Мария переживает разлуку. Он послал Пьетро телеграмму из Монако – якобы ему нужен был его срочный совет, касающийся игры. Ответ пришел, но, как записывает Муся: «Это не ответ на телеграмму его друга из Монако. Это ответ мне, это признание. И это мне! Мне, которая вознеслась на воображаемую высоту!.. Это мне он говорит все это!»

«Я употребил все это время, – писал он, – на то, чтобы упросить моих родителей отпустить меня сюда, но они положительно не хотят слышать об этом». Стало быть, ему невозможно приехать, и ничего не остается, кроме надежды в будущем…

На следующий день приходит коротенькое письмо от Пьетро, адресованное уже самой Марии. Его обнаружила исследовательница жизни Башкирцевой Колетта Кознье, оно было приколото к тетрадке дневника: «Я пребываю сейчас в одном из тех фатальных для меня периодов, когда не могу преодолеть самого себя, и вынужден сказать Вам: я люблю Вас, и мне необходимо хотя бы одно слово утешения от Вас, пусть на бумаге. Пьетро. Простите ли Вы мне такую вольность? Я надеюсь».

Таким образом, все кончено. Оказывается, это ЕМУ нужно утешение, а не ей. Неужели это мужчина? Такой мужчина не для Марии! Дневник – единственное, что ей остается. Римские каникулы закончились. Впереди – поездка в Россию.

Башкирцева уехала из России в одиннадцатилетнем возрасте и не была там шесть лет. Она записывает в дневнике следующую логическую цепочку, доказывающую, почему ей необходимо поехать в Россию: «Почему я не «урожденная…»? Безусловно, это не имеет значения, ведь истинный гений проявляется всегда и везде. Будь я личностью необыкновенной, я бы стала знаменитой, но благодаря чему? Пению и живописи! Ведь этого достаточно, не правда ли? Первое – это успех сегодня, второе – вечная слава. И для одного, и для другого нужно ехать в Рим учиться, а чтобы учиться, нужно иметь покой в сердце, а чтобы иметь покой в сердце, нужно жить более прилично, а чтобы жить более прилично, нужно ехать в Россию. Тогда я еду в Россию, Господи!»

Мария оставляет свой дневник, чтобы его не отобрали на границе с Россией при досмотре: «Оставить здесь мой дневник, вот истинное горе! Этот бедный дневник, содержащий в себе все мои порывы к свету – порывы, к которым отнесутся с уважением, как к порывам гения, если конец будет увенчан успехом, и которые назовут тщеславным бредом заурядного существа, если я буду вечно коснеть. Выйти замуж и иметь детей? Но это может сделать каждая прачка! Но чего же я хочу? О! Вы отлично знаете. Я хочу славы!»

Путь в Россию русского путешественника лежит, разумеется, через Париж: «Вчера, в два часа я уехала из Ниццы с тетей и Амалией (моей горничной)… Мама уже три дня оплакивает мое будущее отсутствие, поэтому я очень нежна и кротка с ней… Мать – единственное существо, которому можно довериться вполне, любовь которого бескорыстна, преданна и вечна. И, как мне кажется, смешна любовь к Г., Л. и А.! И как они все кажутся мне ничтожны!» Под буквами скрываются герцог Гамильтон, граф Лардерель и граф Пьетро Антонелли.

В Париже они с тетей почти все время проводят со старой приятельницей семьи графиней Музэй, скрывающейся в дневнике под буквой «М». С графиней Музэй Мария может беседовать откровенно и отводит душу, рассказывая ей о своем романе с Пьетро Антонелли. Кроме того, она хочет учиться пению, и просит отвести ее к лучшему в Париже профессору Вартелю. Старому профессору пение Башкирцевой понравилось, он даже подпевал, когда она пела арию Миньоны. Хотя Мария считала, что у нее контральто, Вартель определил у нее меццо-сопрано – голос, который со временем будет расти.

Графиня Музэй способствовала не только определению голоса Башкирцевой, но и стала присматривать ей выгодную партию в Париже. Бй показался хорошим кандидатом молодой депутат Поль де Кассаньяк. Он бонапартист, и Мария уже слышала о нем. Она всегда мечтала о собственном политическом салоне, а быть бонапартистом, как Поль де Кассаньяк, о котором теперь только и ведутся разговоры в их доме, когда сейчас Республика, – это так поэтично. Мария согласилась познакомиться с ним: «Я хочу познакомиться с ним, жить в Париже и собирать у нас бонапартистов. Нужно только сообщить о моей идее Кассаньяку. Я вся горю этой идеей, это моя жизнь! Я – легитимистка, я – за Генриха V, но у Генриха V нет наследников, значит, после него трон перейдет к Орлеанским, а они – это все, что было и есть самого низкого во Франции после Гамбетты. Следовательно, для честных и разумных людей возможна только Империя».

Правда, политические взгляды Марии меняются сообразно моменту. Подвернулся известный политик, возможно, будущий глава партии Императора, и она уже не легитимистка, а бонапартистка. Гамбетта – низок, но пройдет время, и она, бывшая легитимистка, потом бонапартистка, отвергнутая бонапартистом Кассаньяком, станет республиканкой и будет превозносить республиканца Леона Гамбетту Поль Гранье де Кассаньяк был заметной фигурой своего времени. Вот что пишет о нем в своей книге Колетта Кознье: «Он родился 2 декабря 1844 года, в годовщину Империи и победы под Аустерлицем, и был увенчан славой бонапартиста. Будучи депутатом от Жера с февраля 1876 года, отличался ядовитостью выступлений по отношению к левым и неподчинением приказам президента Национальной Ассамблеи. Его репутация дуэлянта заставляла противников выбирать слова. Развязанная и поддерживаемая им полемика в журнале «Ле Пэи» («Родина»), в котором он был сначала хроникером, потом главным редактором, а с 1872 года – директором, обеспечила ему большое количество противников и около пятнадцати дуэлей, одна из которых состоялась против Анри Рошфора из-за Жанны д'Арк. Неизменный сторонник Второй империи, он в двадцать шесть лет получил орден Почетного легиона и поздравления императрицы, дрался под Седаном и попал в плен в Силезии».