Агата

Конечно, – перебил сам себя молодой полисмен, – остается возможность, что леди похитили.

Кенуорд задумчиво раскуривал трубку. У него имелась собственная версия.

Арчибальд Кристи, предупрежденный Шарлоттой Фишер, поспешил домой и прочел адресованное ему письмо.

– Скажите, как любезно, – бросил он Шарлотте, – она сообщает, что намерена уйти. Куда это, интересно?

– В письме, оставленном для меня, она просит отменить встречу в Беверли, – ответила мисс Фишер, – поскольку в Йоркшир она не поедет.

– Более чем безрассудство. – Полковник задвигал желваками. – Скандал. А что вы сказали этому полицейскому?

– Что недавно у нее был нервный срыв из-за смерти матери. И сказала еще, что она оставила письма.

– Непростительная глупость с вашей стороны.

Мисс Фишер с вызовом посмотрела ему в глаза.

– Он сообщил, что до них дошли сведения, будто Агата угрожала покончить с собой.

– Это от вас они дошли? – Арчи Кристи уже не владел собой.

– Я не имею к подобным слухам ни малейшего отношения. Но в полиции полагают, ваша жена погибла.

– Погибла? Какая чушь! Я должен предупредить мою мать.

– Возможно, погибла, – уточнила мисс Фишер. – Она написала письмо. Так пишут самоубийцы.

– Бред. – Полковник ткнул письмо ей в лицо. – Тут полным-полно очень выразительных угроз – жутких угроз, Шарлотта. Самый раз для романа. Наверное, сочинялось для очередной книжонки. Ничего, со мной такой номер не пройдет. – Он снова глянул на письмо и, скомкав, швырнул в камин. – А что там еще в вашем письме, Шарлотта?

Девушка не отвечала.

– Надеюсь, вы тоже его сожжете?

– Напрасно, полковник. Я его сжигать не собираюсь.

Кабинет Кенуорда был обставлен, что называется, по-спартански: картотечные шкафы, лампа под зеленым абажуром, поднос с птичьим кормом, доска объявлений и два дубовых письменных стола, за одним из которых в это утро восседала мисс Дженнифер Граммит, секретарь-референт Кенуорда, – добродушная полноватая старая дева, помешанная на светской жизни. Она блаженствовала, с головой уйдя в рождественский выпуск «Скетча», когда Джон Фостер из «Эха Санингдейла» просунул голову в дверь.

Кенуорд, как водилось в те времена в полиции, не брезговал услугами местной прессы и поручал Фостеру выманивать сведения у подозреваемых, проверять их алиби и всякую прочую грязную работу, представлявшуюся ему неподобающей для собственных подчиненных.

Мисс Граммит отреагировала на явление Джона тем, что зачитала вслух особенно поразивший ее пассаж из «Скетча»:

– «Голову махараджи Алвара украшал необыкновенный убор из многочисленных рогов, перевитых золотым шнуром». Интересно, с какой это стати герцогу и герцогине Йоркским развлекать дикаря, разукрашенного рогами? – Она посмотрела на Джона, ожидая его реакции.

– Рога – это что, – отозвался журналист. – Рога в Индии – это, может, как у нас шляпы. Слушайте, а мне-то он что припас? Что-нибудь горяченькое?

Мисс Граммит с неохотой оторвалась от светской хроники ради своих непосредственных обязанностей.

– Когда до нас дошли слухи, будто миссис Кристи собирается покончить с собой?

– Месяц назад. – Фостер встрепенулся. – А что, она выполнила свое обещание?

– Или просто исчезла без следа, – пожала плечами мисс Граммит. – Старший инспектор считает, вы могли бы нам помочь. Хотел бы, чтобы вы со слугами потолковали.

– Именно, – подтвердил Кенуорд, входя в кабинет в сопровождении констебля Рейнолдса. – Записывайте, мисс Граммит! «Пропал человек. Из своего дома „Стайлз“, Санингдейл, графство Беркшир, исчезла миссис Агата Мэри Кларисса Кристи; рост пять футов семь дюймов…» – Он навис над столом секретаря. – И незачем читать на работе всякую чепуху!

Мисс Граммит сунула «Скетч» в ящик стола.

– «Волосы рыжие», – Кенуорд сверился с листком, который держал в руке, – «коротко стриженные, с проседью, кожа светлая, телосложение стройное; одета в серую трикотажную юбку, зеленый джемпер, вязаный кардиган из светло-серой и темно-серой шерсти; на голове велюровая шляпка; на пальце платиновое кольцо с жемчужиной; обручального кольца нет; при себе имела черную сумочку, а в ней кошелек, в котором было предположительно от пяти до десяти фунтов». – Кенуорд перевел дух. – Оповестите всех тут у нас и передайте в Лондон.

– Так мне насчет этого разнюхивать? – услужливо предложил Фостер.

Кенуорд, открывший окно и сыпавший в этот момент зерно трем откормленным голубям, тянул с ответом. Ему претили такого рода сделки с прессой, однако они зачастую оказывались полезны.

– Только старайтесь держаться подальше от этого дома, – наконец произнес он.

– Идет, – отозвался Джон Фостер, – а вы мне за это материальчик, лады?

Уолли Стентон сидел в своем крохотном закутке внутри отдела новостей «Глоб инкуайерер». Когда в редакции зазвонил телефон, Уолли ломал голову, чем бы заполнить очередную воскресную колонку. Он проглядел свои заметки, потом раскинул их на четыре рубрики. В «Человеческий фактор» он написал следующее: «Жертвы всеобщей забастовки. Семья уэльских шахтеров умирает от голода». Снова глянул в свои записи – нет, ничего нового. Тогда он принялся кропать другой рассказ. «Лучше поздно, чем никогда. Спустя семь месяцев после начала всеобщей забастовки миссис Джорджина Батт, богатая вдова из Глостершира, вернулась к людям. В мае прошлого года, в первый день забастовки, миссис Батт вместе со своим догом спряталась в близлежащей пещере, прихватив с собой изрядный запас копченого мяса и галет. На прошлой неделе обнаруживший ее местный фермер, мистер Джон Спригг, сумел ей объяснить, что угроза большевизма миновала, англичане спят спокойно и Бог по-прежнему на небесах».

Уолли не был в восторге от творения рук своих. Вот в Штатах история голодающей шахтерской семьи имела бы успех. Там Уолли сумел бы исторгнуть слезы у сердобольных сограждан. Но англичан так просто за душу не взять.

Тут нужна сдержанность оценок и умение элегантно подать светские сплетни.

– Бди! – поучал его старик-редактор в «Денвер пост». – Говори все как есть, прямо и честно, и ты сумеешь сделать этот мир немного лучше.

Но с годами Уолли перестал говорить все как есть, тем более – прямо и честно. Под рубрикой «Одна леди сказала» он, к примеру, сообщил, будто леди Канерд обнаружила леди Сэквилл сидящей в постели и уплетающей pate de fois gras <Паштет из гусиной печенки (фр.).> при помощи рожка для обуви. Кроме того, он рекомендовал светски озабоченным американцам, путешествуя по Англии, брать с собой из дому запас постельного белья и специального повара, чтобы готовил соусы. Именно от Уолли публика узнала, будто известный писатель Скотт Фицджеральд подарил негритенку-лифтеру на Рождество флакон дезодоранта.

Перевернув пресс-папье, он уставился на собственное отражение в хромированной поверхности. В мужественных чертах чисто выбритого лица читалось выражение горького упрека и разочарования. Пошевелив названными чертами, он придал им более подобающее выражение, гласящее: «Я приглашен на праздник жизни, и это – редкая удача». В дверях стояла Полли, его двадцатичетырехлетняя умница секретарша, и внимательно следила за эволюциями физиономии своего босса.

– А он мне нравится, этот тип, на которого вы смотрите, – улыбнулась она.

– Знаешь, Полли, что я тебе скажу, – заговорщически начал Стентон. – У этой страны есть одно очень важное достоинство. Она не обещает тебе чересчур много. В Лавленде, штат Колорадо, человеку внушают, что он наследует землю как минимум. Когда мой братец выяснил, что это не совсем так, он упал и разбился. – За шутовским тоном Уолли попытался спрятать невольную горечь.

– Звонит некий Джон Фостер, – сообщила Полли – Говорит, что встречался с вами на прошлой неделе, на каком-то банкете.