Пике в бессмертие

— Вот чудаки! От такого парня отказались. Останешься у нас. Мы из тебя такого штурмовика сделаем, весь полк о тебе говорить будет. В общем, у нас останешься.

Я поблагодарил командира, расхвалил штурмовика «ИЛ». Сказал, что освоился со всеми машинами, на которых обучали от «У-2» до «СБ». Но лучше всего последний, на котором летал — «ИЛ». Об этой машине говорил, захлебываясь от восторга. Заметил — командиру это понравилось.

— Да, машина хорошая, — подтвердил он. — Один недостаток — у самолета хвост не защищен, спина летчика ничем не прикрыта. Ты себе это на носу заруби. И помни: в каждом полете изворачивайся, крутись, но хвост машины, свою спину фрицу не подставляй. Они, гады, знают, что спина у тебя не защищена, норовят с хвоста зайти... Иной раз заходят, бьют нас крепко, больно бьют. А ты не давайся, соображай, крутись по-всякому, но не подставляйся. — Это уже не только мне, а всем сгрудившимся у печурки, сидевшим на нарах. — Ты его в лоб, на вираже, как угодно, крутись и помни, ты сильней, ты его в щепки, в щепки можешь, только не подставляйся, — уже кричал он, размахивая руками.

Причину такого, необычного для командира возбуждения я узнал в тот же вечер. Увидев на нарах свободное место, хотел забраться на него. Командир остановил.

— Подожди, — на плечо легла рука Пошевальникова, — сюда нельзя. Сегодня поспишь на печи с ребятами, а завтра устроим тебя как следует.

Потом я узнал, что в тот день хозяин места не вернулся с боевого задания на базу. На его месте не полагалось спать сутки. Кто установил такое правило? Неизвестно, но оно всегда соблюдалось свято.

Утром командир приказал переодеть меня. Я облачился в меховой комбинезон, унты, получил планшет. Пошевальников снабдил литературой. Штурман выдал замызганные карты.

— Знаю, проверки, экзамены надоели в школах и училищах. У нас без них тоже не обойдешься. Без зачета не полетишь. Садись, зубри. — И добавил кучу инструкций, наставлений.

Готовиться было нетрудно. Все вызубрено в школах. Посидел над картами района боевых действий. Это было ново и интересно.

Зачет сдавал через два дня штурману же. На вопросы отвечал уверенно, без запинки, начертил карту района боевых действий, дал пояснения.

Штурман погонял по наставлениям, инструкциям. Заключил:

— Молодец. К полетам допускаю.

Возвратившиеся со штурмовок летчики были хмурые. Командир швырнул на нары шлем, планшет, плюхнулся на лавку. Сидел молча. Угрюмо молчали летчики. И сегодня не обошлось без потерь.

Вечером помянули товарища минутой молчания, выпили по глотку водки. Потом Пошевальников усадил меня рядом и подробно рассказал о сегодняшнем дне, о том, как под Торопцом погиб товарищ.

В просторном штабном блиндаже собрались все летчики. Командир полка майор Митрофанов давал новые боевые задания.

— Вторая эскадрилья — на штурмовку колонны мотопехоты, на шоссе. Атаковать артиллерию. Она вот тут, справа, здесь и здесь, — водил он пальцем по карте.

Летчики затем разошлись по самолетам. Остались новички. У них сегодня обстоятельное знакомство с аэродромом. Разместился он, растянулся взлетно-посадочными полосами в крепко скованной морозом низине. Самолеты выстроились у начала полосы, в правом углу между деревьями и замаскированными объектами. Неподалеку в пустом квадрате, плотно утоптанном снегом — «пилотская курилка» — здесь они сидели на скамейках и толклись, дежуря. В противоположной стороне летной полосы, в кустах — разбитый немецкий танк, с покосившейся башней, с полустертыми черно-белыми крестами на броне — цель для учебного бомбометания.

Сначала ознакомились с самолетами. Прозрачные лучи неяркого, затянутого морозной дымкой зимнего солнца высвечивали их четкие на чистом снежном — снег сыпал всю ночь — насте, темные силуэты. Я с восхищением оглядывал их, касался руками коротких, почти как у истребителя, но мощных крыльев — несущих плоскостей. За время короткого знакомства с «ИЛами» я не уставал восхищаться. Да и как было не восхищаться этими грозными машинами, несущими разрушение и смерть врагу?!

Я шел вдоль их ломаного строя, повторяя крепко засевшую в голове, еще в школах, характеристику «летающих танков». Так их успели окрестить в наших наземных войсках.

Знал я и то, что созданный в канун войны конструкторской группой Ильюшина, штурмовик — «ИЛ-2» с одетыми в броню мотором и кабиной летчика, сразу заявил о себе, как о принципиально новом боевом самолете, равного которому не имела ни одна армия мира.

Эвакуированные с фронта, находившиеся на излечении в госпиталях летчики, обязательно заходившие в летную школу, в запасной полк, с восторгом рассказывали об «Ильюшине».

— Машина зверь, — восклицал заявившийся из госпиталя, с рукой на перевязи, молодой летчик-фронтовик. — Вооружение и вправду как у крепости, скорость — до трехсот с лишним. А живучесть как у кошки: плоскости пробиты, изрешечены осколками, пулями, на лохмотьях держится.

Гитлер издал приказ, чтобы все находящиеся на месте танки, артиллерия и пулеметы — все должны быть нацелены и стрелять по появляющимся штурмовикам. Такие они у нас «Горбатые»! Их так называют на фронте, штурмовиков, за возвышавшуюся над фюзеляжем кабину.

Я смотрел на самолеты и не мог оторвать глаз.

На следующий день, с утра командир полка приказал новичкам тренироваться на «ПО-2» и «ЯК-12» несколько дней. Затем инспектор дивизии по технике пилотирования принял зачеты.

— Можно пускать на тренировочные полеты на боевом самолете, — заключил он.

— Полетишь? — просил меня Митрофанов.

— Хоть сейчас, товарищ майор.

— Без инструктора?

— Да.

— А самолет не разобьешь?

— Никак нет, не разобью.

— Ну, добро. Видишь, вон там стоит самолет? Иди, прими его у механика и прирули к старту.

Подошел к «Ильюшину». Весь-то он изрешеченный, весь в заплатках и латках. На стабилизаторе цифра тринадцать. Между прочим, забегая вперед, я должен отметить интересное совпадение. На тринадцатом я первый раз летал на боевое задание. На самолете с таким же номером я закончил войну, летал на Берлин и в Прагу. Чего после этого стоят разговоры о том, что «чертова дюжина» приносит несчастье?

Итак, подошел к самолету. Из кабины вылезает механик. Передаю приказ майора. Механик смеется.

— На нем никто не летает.

— Ничего, я полечу.

— А в бога веришь? Номер видал?

— Верю и в бога, и в черта.

— Смотри, сержант, его зенитки любят. Кто летит — тот новые дыры привозит.

— Ладно. От винта!

Мотор работает чисто. Молодец, механик! Значит, он не только подтрунивать умеет.

Подрулил. Командир полка приказал произвести разбег, но не взлетать. Исполнил.

— Один полет по кругу, — говорит Митрофанов и приказывает выложить «Т».

Взлетел, набрал высоту. Сердце поет. Еще бы, лечу на боевом самолете! Лечу на фронте! Лечу один! Точно рассчитал и сел на три точки у «Т». Даже сам удивился, как это здорово получилось. Смотрю, командир показывает: еще, мол, один полет. Повторил. Потом еще раз.

— Хватит на сегодня, — сказал Митрофанов, когда я в третий раз лихо произвел посадку.

Зарулил машину на место. Механик улыбается. А у меня чувство такое, что хочется громко кричать от радости. Вылез из кабины. Иду по аэродрому в комбинезоне, шлеме, унтах, планшет сбоку висит. Сам себе кажусь героем. Митрофанов выстроил всех, кто был в это время на аэродроме, и скомандовал:

— Сержант Бегельдинов, два шага вперед! Я сделал два шага и застыл.

— За отличный полет по кругу объявляю Вам благодарность. — Служу Советскому Союзу! — А у самого в душе все ликует. Вновь полеты по кругу, потом на фотобомбометание. О нем следует рассказать подробнее. Наш полк стоял в деревне на опушке леса. «Ильюшины» взлетали с замерзшего болота. Бойцы аэродромного обслуживания маскировали их еловыми ветками.

Нас с Чепелюком еще не пускали в бой. По утрам мы с завистью провожали в воздух бывалых летчиков. Днем, набрав положенную высоту, вводили свои штурмовики в крутое пике и яростно атаковали полузанесенные снегом танк и пушку. Атаковали, но не стреляли. Роль пушек и пулеметов выполняли фотокамеры. Рассматривая проявленную пленку, командиры судили о результатах наших полетов.