Пике в бессмертие

— Тринадцатый, тринадцатый, где ты? Где ты? Вернись в строй! В строй, тринадцатый! — уже кричит он.

— Я тринадцатый! Я тринадцатый!. — опять забыв об отсутствии обратной связи, кричу я. — Иду... иду!

Оглянулся. Группы нигде не было. Атака на паровоз заняла секунды, но их хватило на то, чтобы командир увел группу. У меня зашлось сердце, закололо в груди. По-честному, в ту минуту я не знал, где аэродром, не соображал, в какую сторону лететь. Руки произвольно двигают ручками, и самолет все еще кружит над станцией, набирая высоту.

Снова заговорили уцелевшие зенитки. Теперь они все сосредоточили огонь по одинокому, кружившему на одном месте «ИЛу».

Опомнившись, кое-как сориентировался, развернул машину в сторону леса. В нем широкая просека и шоссе, справа речушка. Все это запечатлелось в сознании, когда летел над ними к цели. Знакомые ориентиры прибавили уверенности. Я послал самолет вниз, пошел бреющим над лесом.

Летел так, выжимая до предела газ, минуты полторы. И увидел черневшие на фоне очистившегося от облаков неба самолеты эскадрильи. Штурмовики темными крестиками обозначились на фоне морозной голубизны.

Группу догнал у аэродрома. Благополучно сел. Зарулил на стоянку. Вылез из кабины и плюхнулся на снег, так меня вымотало.

Механик ходил вокруг самолета, что-то бормотал, удивлялся:

— Ты гляди, ни одной пробоины! Или не удалась штурмовка?

— Удалась, — отдышавшись, подмигнул я. — Штурманул как надо.

— Тогда ты, старший сержант, счастливчик. В рубашке родился. Случаются и такие, — заключил механик.

На КП меня ждал разнос. Степанов ходил взад-вперед, заложив руки за спину.

— Ты что же это, лихач, мать твою!.. Ты как же это посмел? Я что говорил, что приказывал!! А ты отсебятину, на третий заход. Кто разрешил? Кто дал право?! Под арест тебя! Под трибунал! Да ты знаешь, что на нас «Мессеры» летели, а ты без приказа?! Ты знаешь?!.

Я стоял ни жив, ни мертв. Сейчас мне было страшнее, чем в моем одиночном полете.

Накричавшись, командир заключил:

— От полетов отстраняю. Снег чистить с солдатами, на волокуше будешь летать!

Потом был разбор вылета. Степанов отошел. А тут еще звонок летнаба из пехотной части: плацдарм для наступления, который расчищала эскадрилья, обеспечен.

— Командир корпуса объявляет благодарность! Спасибо, ребята! — хрипела на весь блиндаж телефонная трубка.

Наверное поэтому Степанов резко переменил тон, докладывая вошедшему командиру полка.

— Как Бегельдинов? — спросил командир.

— Хорошо. Держится уверенно. Паровоз одним заходом подбил.

— Что ж, добро. Полетите еще раз. Не устали?

Я чуть не подпрыгнул от радости. В первый день три боевых вылета! Нет, я положительно родился под счастливой звездой!

Тем временем продолжались жестокие бои за Глухую Горушку. По нескольку раз в день летали штурмовать живую силу и технику врага. Рано утром командир эскадрильи Пошевальников повел группу в составе двенадцати самолетов на уничтожение артиллерийских позиций противника. Подлетаем к линии фронта и попадаем под жестокий зенитный огонь: бьет по крайней мере полдюжины батарей. Начинаем маневрировать.

Ведущий дает команду: «Приготовиться к атаке!»

Включаю механизм бомбосбрасывателя, убираю колпачки от кнопок сбрасывания бомб, реактивных снарядов и от гашеток пушек и пулеметов. Проверяю приборы. Внимательно слежу за действиями ведущего.

Разворачиваемся для атаки, и в этот момент мой самолет сильно подбрасывает, будто кто-то ударил его снизу. Мотор начинает работать с перебоями. Ясно: попадание...

Тем не менее вхожу в атаку.

Мотор работает все хуже и хуже. Выхожу из строя и всеми силами пытаюсь дотянуть до линии фронта, благо, она недалеко. Чувствую, что машина окончательно отказывается слушаться. Но аэродром уже подо мной. Кое-как дотянул, сел — плюхнулся на посадочную и уж не помню как доплелся до КП, что там говорил. Знаю, в душе была тихая радость за эти первые дни, за первые боевые и за мои счастливые посадки.

Боевые будни

И началась моя новая, совершенно новая неизведанная, ни в каких моих еще ребяческих фантазиях не фигурировавшая жизнь, полная невероятных сложностей и, самое главное, опасностей. Можно совершенно точно сказать, что теперь я, как все тут на аэродроме и около него, ходил по самому краю гибели. Она, эта самая гибель, смерть, витала, особенно, конечно, над летчиками. А они — пока я еще не мог сказать о себе — свыкнувшись, вроде как и не замечали этого, во всяком случае, не говорили о каких-то там опасностях, тем более, о грозящей им, висевшей над ними при каждом вылете, угрозе смерти.

Возвращаясь из полета, те, кто оставался в живых — тогда, в тот период, когда летали на «ИЛах» в одиночку, без стрелка — шутили, обязательно подмечая что-то смешное в штурмовке, в воздушных схватках с фашистами, потом, вконец вымотанные, обессилевшие, кое-как добирались до землянки и валились на койку или деревянный топчан, забываясь тут же в полумертвом сне.

Я ко всему этому еще не привык, страшно переживал каждый вылет, штурмовку, тоже вымотавшись до предела кое-как выбравшись из кабины, почти всегда с помощью обязательно встречавшего у посадочной полосы механика, еле живой брел домой, тоже валился на койку-топчан. Только не сразу приучился засыпать как другие летчики, снова и снова переживал перипетии боя, бесконечные броски к земле — на цели, жуткое лавирование между взрывающимися вокруг снарядами. Снова ощущал толчки от взрывных волн, удары осколков снарядов в корпус.

Постепенно, от вылета к вылету, я ко всему этому привыкал, осваивался. А вылетов назначалось все больше и больше, до четырех-пяти раз в день. Переживать детали полета, отдельные эпизоды штурмовок, воздушных схваток с противником уже некогда, да и сил нету.

Шли бои под Старой Руссой. Особенно ожесточенное сопротивление немцы оказывали нашей армии все под той же деревней Глухая Горушка, где немцы создали мощный узел сопротивления. Наша авиация принимала в боях непосредственное участие, помогая пехоте всеми силами и средствами, штурмовали передовые линии обороны фашистов, громили их технику на подходах к фронту и на позициях.

На этот раз мы вылетели девяткой. Прикрывала нас восьмерка истребителей. Задание строгое: атаковать артиллерийские позиции противника, затем левым разворотом, через болото, пересечь реку Ловать и сесть на свой аэродром. Только так. Другой маршрут могут преградить «Мессеры».

В одиннадцать ноль-ноль командир полка Митрофанов вызвал штурмана полка и летчиков. Сказал:

— Под Старой Руссой наши пехотные войска ведут ожесточенные бои. Противник вводит в бой резервы. Пехотинцам тяжело. Командир пехотной дивизии просит помочь с воздуха, бить по подходящим танковым и пехотным колоннам. Говорит, что на станции, вот этой, — ткнул он карандашом в карту, — прибывают и разгружаются воинские составы, в них живая сила и техника.

Основная цель — деревня Глухая Горушка. В ее окрестностях немцы концентрируют силы. Задача — разгромить артиллерию противника. Горушка — крепость может и неприступная, но брать нужно, — разъяснял Митрофанов. — Только с умом штурмовать, с горячим сердцем и холодной головой, — повторил он любимое наставление.

Летчики сгрудились вокруг карты, думали, ломали головы над, казалось, неразрешимой задачей. Каждый, уже зная расположение зенитной артиллерии, позиции эрликонов, предлагал свое. Я тоже успел слетать в этот район, но молчал, мне высказываться еще рано — новичок, салага, хотя за спиной уже семь сложных боевых. Летал на Ржев, через Западную Двину, на Торопец, Великие Луки, в сторону окруженной немецкой демьянской группировки. Перелетал через реку Ловать, участвовал также в штурме укрепленных немцами деревень Семкина Горушка и других. Эскадрильи били, крушили стянутые в кольцо окружения немецкие части: живую силу, танки и артиллерию.

Вылетели тут же. Впереди, со звеном старшины Горбачева, майор Русаков, за ним звено старшины Петько, в котором ведомым шел я. Как это получилось? Может, командир полка подобрал специально, но в группе в основном новички из разных эскадрилий. Видно, потому ведущим — опытный ас.