Два брата - две судьбы

Штумм рассказал мне, что весь тот секретный объект, с людьми и оборудованием, с августа 1943 года за колючей проволокой концлагеря Заксенхаузен в специальных бараках за № 18 и 19, в свою очередь также окруженных колючей проволокой, день и ночь работал, и типографские машины печатали фальшивые фунты стерлингов, доллары, рубли и кроны.

Мы долго беседовали на разные темы, и он стал со мною более откровенен. А это мне и требовалось.

Штумм изрядно проработал и в аппарате СД (служба безопасности, главный орган разведки и контрразведки фашистской Германии) и знал, как готовился «дворцовый переворот». Он рассказал мне, что Гальдер — начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии, в сентябре 1941 года, прибыв на Восточный фронт и узнав об уничтожении двух третей всех эсэсовских войск, тогда еще понял, что Гитлер погубит немецкую армию. Вернувшись в Берлин, он нашел единомышленников, желавших уничтожить «богемского ефрейтора». Среди них были — генерал-фельдмаршал фон Витцлебен, генерал Людвиг Бек, генерал Хаммерштейн и другие.

Так вот, Штумм участвовал в их аресте и однажды при задержании получил пулю в плечо, почему и лечился в госпитале Польцииа, где в это время проживала его семья.

В конце беседы Штумм сказал:

— Гитлер просчитался. Он не знал сталинского экономического потенциала. Русские задавили нас техникой, да и солдат, рядовой русский солдат просто поразил нас своим беспредельным терпением и стойкостью. А сейчас мы обречены! Что с нами будет, не знаю! Ищу выхода из этой военной авантюры…

Мы дружески расстались, пообещав друг другу еще встретиться.

Я шел по ночному Польцину. Услышанная информация могла пригодиться, я взял ее на учет.

Пробыв в Польцине дней сорок, я решил все же отправиться в Лиссу. Надо было снова рисковать. Как мне подсказала купленная в магазине канцелярских товаров школьная географическая карта, город Лисса находился на территории довоенной Полыни. Расчет был такой. Пока есть возможность, надо использовать и офицерскую форму, и немецкие документы. Прибуду на место — все станет яснее. А пребывание в штабе немецкой дивизии — что-нибудь да значит. Наверняка узнаю что-нибудь ценное.

Приняв такое решение, я рассчитался с хозяйкой, купил билет и сел в поезд. Неиспользованные продовольственные карточки (не отоваренные в магазине) хозяйка мне, конечно, вернула.

Еще в Польцине я заметил, что кафе и столовые были разгорожены и над каждым отделением висели надписи: «Только для немцев!», «Только для поляков!». Говорить в любом общественном месте следовало только по-немецки.

В общий вагон, в котором я ехал, вошли две польские девочки лет двенадцати. Они беззаботно болтали, смеялись и о чем-то спорили. Сидевшая напротив меня старуха немка вдруг разозлилась.

— До каких пор эти свиньи, — кивнула она в сторону детей, — будут ездить с нами, немцами, в одном вагоне?

В вагоне наступило молчание.

— Это просто возмутительно! Вы согласны со мной? — спросила она майора, сидевшего рядом с ней.

— Нет, не согласен, — спокойно возразил тот.

— То есть как это понять? — кипятилась старуха.

— Какие же это свиньи? — Майор хитро подмигнул. — Вот у меня в поместье есть свиньи, так это свиньи, с хвостиками, с пятачками на рыльцах. А это же девочки!

— Вы издеваетесь надо мной! — взвизгнула немка. — Вы член нацистской партии?

— Я — офицер великой Германии, — ответил майор, — но война пока еще не довела меня до такого кретинизма, чтобы я уже не отличал свиней от не свиней.

Старуху от бешенства затрясло.

— Вы слышите, что он говорит? — обратилась она ко мне.

— Да, слышу, — ответил я. — И считаю, что майор совершенно прав.

— Вы оба просто коммунисты! — Побелев от злости, старуха демонстративно встала и ушла на другой конец вагона и долго еще там зудела под одобрительные возгласы сочувствующих.

Я смотрел в окно, за которым мелькали заснеженные поля и леса, маленькие поселки с черепичными крышами. Видно было, как под конвоем немецких солдат люди рыли бомбоубежища, окопы, траншеи…

Я смотрел на них, и меня не покидали тревожные мысли. Из города Лисса будет запрошено личное дело офицера Генриха Мюллера, 1919 года рождения, из Дюссельдорфа. Что ответит Берлин?.. Ясно, что более десяти дней оставаться при части слишком рискованно… А может быть, Берлин вообще уже не отвечает на подобные запросы?

Не то время! Ведь сейчас идет разложение фашистского офицерства, все здравомыслящие немцы понимают, что война проиграна. Те, у кого рыльце в пуху, и те, кто совершали преступления против человечества, срочно делают пластические операции на лице, достают фальшивые документы и сматываются в Южную Америку, где они будут жить на награбленные драгоценности и деньги. Дезертиров сейчас ловят. После покушения на Гитлера тысячи немецких офицеров посажены в Дахау и Бухенвальд. В Берлине судят немецкий генералитет… До меня ли им там в их канцеляриях?.. Это вам не 41-й год… Вспомнились слова Белобородова: «Нельзя, чтобы немцы осматривали вас. Наколка на руке может вас подвести…» Да, эта деталь существенная, и она грозит разоблачением. А пять полосок за ранения на кителе? Где же немцы найдут у меня пять шрамов?.. Я задавал себе самые разные вопросы и на многие не находил ответа.

Поезд прибыл в Лиссу.

Два жандарма проверили на перроне мои документы и пропустили меня на вокзал, где было помещение для ночлега немецких военных. Дежурная немка в военной форме предложила мне воспользоваться одной из шести кроватей. Я было разделся, сиял китель, начал снимать сапоги и вдруг, неожиданно для дежурной, стал одеваться.

— Куда вы, господин капитан? — спросила она.

— Пойду в часть.

— Куда вы сейчас пойдете? Сегодня Новый год, праздник.

— Вот и хорошо. Здесь мне делать нечего.

Я вышел из вокзала и пошел по заснеженной мостовой. Ни единого следа не было видно на белоснежном покрове. Вокруг — тишина, ни одной машины, ни одного человека. Падал мягкий новогодний снег. Фонари вдоль тротуаров не горели, по окна домов были освещены. «Странно, почему Лисса не затемняется?»

Я шел очень долго и совершенно потерял ощущение времени. Мне уже все казалось нереальным, как вдруг мелькнула человеческая фигура, которой я, признаться, обрадовался. Поравнявшись с прохожим, видимо сильно выпившим, я спросил, где находятся казармы. Прохожий ответил, что я иду правильно, и посоветовал идти прямо и никуда не сворачивать.

Меня неотступно терзала мысль: ведь я приехал на должность командира танковой роты. Это же крайне сложно и опасно. К этой должности я совершенно не готов: высшие военные кадры дивизий СС имеют нацистское воспитание и обладают военными знаниями. Это представители высшей фашистской правящей касты. Элита, отпрыски немецкой знати. Сольюсь ли я с их средой? Малейший промах может оказаться для меня роковым. Разоблачение — смерть! Впрочем, только не думать об этом. Главное — самообладание! Не тушеваться, держать себя в руках. В крайнем случае скажу: «Была тяжелая контузия». Словом, теперь уж отступать некуда. Чему быть — того не миновать. Надо выдержать это испытание, экзамен на чекистскую зрелость. Все же я кое-что уже знаю и умею. И немецкий госпиталь в Днепродзержинске, и штабная рота капитана Бёрша не прошли для меня даром…

Наконец железная ограда, за которой находились корпуса казармы, вернула меня к реальности.

Я вошел в ворота, охраняемые часовым, который указал мне дежурку. Там я застал унтер-офицера и фельдфебеля: они встали и поприветствовали меня. Я предъявил свои документы.

— Пройдемте со мной, господин капитан, — вежливо сказал унтер-офицер.

И вот мы пересекаем огромный двор, входим в помещение, поднимаемся на второй этаж. Дежурный по этажу лейтенант подводит меня к какой-то двери.

— Пожалуйста, господин капитан, располагайтесь. Это ваша комната. Здесь вы будете один.

— А где же все?

— На встрече Нового года, господин капитан. Хотите туда? Это совсем рядом, могу вас проводить.