Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936

Мы требовали для всего мира, и особенно для Франции, упорядоченной экономики; мы осуждали как старые формулы свободной конкуренции, так и насильственные революции. Мы хотели сохранить сельскохозяйственную мощь нашей страны, избежать чрезмерной индустриализации, обеспечить жизнь трудящегося, даже если он остается без работы свыше 180 дней в году, пересмотреть режим патентов, восстановить равновесие государства (потому что при республике государство – это мы), успокоить перепуганных вкладчиков, готовых забрать свои вклады (47 миллиардов в сберегательных кассах), бороться против спекулянтов и ажиотажа, оказывающих давление не только на дела, но и на общественную жизнь, – такова была наша внутренняя программа.

Что касается внешней политики, я настаивал на содействии Соединенных Штатов. «Если Версальский мир оказался хромым, – сказал я, – то это потому, что, отказавшись от гарантийного договора, ему отрезали ногу. Если у Лиги наций не хватает еще авторитета, которым мы хотели бы ее наделить, то в этом виноваты Соединенные Штаты, которые остановились у ее порога вместо того, чтобы войти в нее… Международный порядок предполагает и подлинно международное сотрудничество – это аксиома». В ожидании прочной организации мира надо заботиться о безопасности Франции. Путем развития образования и создания единой школы надо превратить нашу страну в нацию качества.

Г-н Тардье с обычным темпераментом нападал на нас с цифрами в руках. Однако официальные документы легко опровергали эти цифры. Г-н Бедус уже сделал это в своей замечательной речи, произнесенной в палате 24 феврали 1930 года. Я мог противопоставить безапелляционным аргументам г-на Тардье спокойные утверждения г-на Шерона и г-на Пуанкаре. Мне кажется, что именно эта часть нашей аргументации наиболее поразила избирателей. Я отказался взять обязательства совместно с социалистами, но заявил, как говорили древние: «Если делать выбор, я – народ».

После первого тура выборов, 4 мая, г-н Андре Тардье приветствовал достигнутые результаты и обратился к радикалам с призывом выступить против социалистов. Во внешних делах он вполне справедливо ссылался на недавно опубликованную переписку Густава Штреземана с кронпринцем: она прекрасно показывала характер обоих уполномоченных 1925 года, из которых один хотел договориться, а другой хитрил. Но, придерживаясь хорошо известной тактики, г-н Тардье хотел перетянуть партию радикалов направо и сделать из нее левое крыло реакции.

Накануне второго тура, 6 мая 1932 года, я должен был произнести последнюю речь в зале Этьенн Доле, чтобы еще раз ответить председателю совета министров и опровергнуть его расчеты. Я охарактеризовал нашу партию как «центр тяжести страны и республики» и необходимый костяк Франции. Я напомнил г-ну Тардье свидание в Дрездене в июне 1813 года, когда Наполеон пытался произвести впечатление на Меттерниха обилием и резкостью своих аргументов. «Ваше величество, – ответил ему дипломат, – до нашей беседы я предполагал, что Ваше дело проиграно; теперь я твердо знаю, что оно проиграно».

Правительство 1932 года

I. До образования кабинета (1 мая – 4 июня 1932 года)

По всей Франции на стенах расклеены желтые афиши, предупреждающие, что, если к власти придут левые, стоимость франка упадет до одного су. Г-н Тардье подтвердил эту угрозу всем своим авторитетом министра. Как отнесутся к этому французские избиратели?

В результате первого тура выборов (1 мая) были избраны 63 радикал-социалиста с улицы Валуа и 40 объединенных социалистов. Баллотировка была благоприятной для левых. Но начиная с понедельника 2 мая биржа ответила на призывы г-на Тардье соответствующими махинациями. Стоимость некоторых французских рент упала на 1 – — 1,5 пункта, в то время как большинство французских ценных бумаг, наоборот, проявляли, выражаясь языком биржевиков, благоприятную ориентацию. Отмечалось понижение стоимости бумаг Французского банка (минус 660 франков), акций Суэцкого канала (минус 225), «Креди Фонсье» (минус 155), «Лионнэз дез'О» (минус 120) и «Креди Лионнэ» (минус 71). Г-н Эжен Лотье в «Ом либр» настаивал на угрожающем характере этих симптомов. Печать, расположенная к правительству Тардье, более или менее тактично использовала их. «Ла Кот дефоссе» (в номере от 2 мая) писала: «Кажется даже, что не обошлось без преднамеренного давления».

Чтобы пресечь эти по-разному тенденциозные и все более множащиеся сообщения, бюро улицы Валуа, «полное решимости сохранить за партией свободу суждений впредь до решений, которые будут приняты после второго тура голосования, и особенно во время заседания парламентской группы и комитета, решило воздержаться до тех пор от всяких преждевременных заявлений, которые могли бы быть различно истолкованы в связи с формированием правительства».

4 мая г-н Андре Тардье выступил снова. Он вновь попытался посеять панику, рисуя опасность воскрешения «Левого блока»; он заклинал победителей-радикалов присоединиться к прежнему большинству. В пятницу, 6 мая, я только что закончил в Лионе свой ответ для печати, когда узнал об ужасном покушении, жертвой которого стал президент Думер. Мои друзья и я тотчас отказались от наших политических собраний, чтобы присоединиться к населению Лиона, выражавшему особенно глубокую скорбь.

Наш огромный успех 8 мая был омрачен национальным трауром. Я питал по отношению к г-ну президенту Думеру те же чувства уважения, которые выказывали ему все французы. Более того, он удостоил меня чести быть его другом, и я сохранил к нему глубокую признательность за его неизменно дружеское отношение. Он не питал к левым злобы за тот неуклюжий маневр, в результате которого ему противопоставили Бриана. В качестве председателя палаты мне приходилось поддерживать с ним самые доверительные отношения, в частности когда ему было поручено сформирование правительства. После катастрофы в Фурвьере он оказал самую действенную поддержку моим согражданам. Во вторник 3 мая он передал мне свои поздравления и выражения радости по поводу нашего первого успеха.

9 мая я присутствовал в больнице Божон при снятии маски с бедного дорогого Альбера Тома, после чего отправился в Елисейский дворец. Генеральный секретарь провел меня по узким коридорам и лестницам дворца в комнату на первом этаже, где лежал президент. Никакой пышности, все очень скромно. Возле кровати всего несколько цветков. Красное пятно на щеке указывало на одну из ран. На лице печать спокойствия. У смертного одра г-жа Думер, стоя на коленях, держала руку того, кого она поддерживала в стольких испытаниях. Она была так добра, что вспомнила о привязанности президента к своему бывшему коллеге в сенате и поблагодарила меня за телеграмму, посланную от имени Лиона. Гюисман жаловался мне на плохую организацию полиции в Елисейском дворце и на то, как отвратительно работает Сюртэ Женераль [123].

Некоторые сенаторы и депутаты, обсуждая вопрос о замещении президента Думера, решили выдвинуть кандидатуру Поля Пенлеве. Они были намерены на следующий же день после победы на выборах продемонстрировать волю республиканцев не капитулировать без боя перед видами покойного кабинета и умершего большинства. Демократическая левая сената была противоположного мнения, и г-н Пенлеве снял свою кандидатуру. 633 голосами из 826 был избран г-н Альбер Лебрен. Г-н Леон Блюм не замедлил заявить 11 мая в «Попюлер», что радикал-социалисты уже предали социалистов и восстановили «Национальный блок». Между тем г-н Андре Тардье вручил новому президенту отставку своего кабинета. В его письме, не страдающем недостатком похвал по адресу уходящего в отставку кабинета, содержались едва прикрытые угрозы. «Новая политическая ситуация, – писал он, – может иметь последствия, не зависящие от воли правительства», и он отказывался брать на себя за это ответственность. То был, несомненно, намек на прежние предсказания во время выборной кампании; действительно, на бирже царило беспокойство, несмотря на благоразумие радикалов, объединившихся вокруг кандидатуры г-на Альбера Лебрена.