Мемуары

— Ближе ко мне.

Я повиновалась; тогда она сказала с волнением:

— Как я счастлива видеть вас около себя!

Я была как бы оглушена этой переменой и не понимала, что было ее причиной. Продолжение вечера еще более увеличило мое удивление. Но через несколько времени я узнала, что у Императрицы в руках побывала записка Императора Павла, о которой я упоминала выше. Граф Ростопчин уехал в Москву, а князь Чарторижский рассказал про то, что он узнал, графине Строгановой, та — Императрице, и Ее Величество изъявила желание прочесть записку. Написали графу Ростопчину; тот без всякого колебания прислал ее.

Возмущенная содержанием этой записки, Императрица бросила ее в огонь. Наконец-то она узнала, кто были настоящие виновники причиненного ей зла, и как несправедливо считала она меня виновной. С этой минуты она старалась приблизить меня к себе, и вполне естественно, что я была удивлена этим, не зная причин. Могла ли я догадаться о таких обвинениях, я, полагавшая, что мною вполне доказана моя нерушимая привязанность и верность!

У моей дочери заболели глаза. У нее опухли ресницы, и ей пришлось вынести довольно тяжелую операцию. Императрица соизволила принять в ней участие и послала ей розу через Толстую. Когда моя дочь выздоровела, мы отправились к Толстой, и Императрица также приехала туда. Она опять милостиво говорила о том, что должна была вынести моя дочь; потом я подарила ей кольцо с лунным камнем, который, как говорят, приносит счастье. Она надела его и сказала Толстой:

— Вы сделали какие-то перемены в ваших комнатах. Оставайтесь здесь, я пойду посмотрю их.

Она посмотрела на меня так, что я поняла, что должна последовать за ней. Наконец я оказалась наедине с нею в маленьком будуаре Толстой. Как долго этого не случалось со мной! Мы говорили наспех и были очень взволнованны. Императрица поделилась со мной своей тревогой за здоровье Толстой. Я прибавила, что для меня еще ужаснее видеть ее в таком положении, потому что только через нее я могу получать известие от Ее Величества. Императрица смутилась и сказала:

— Я никогда не смогу выразить, до какой степени я тронута тем постоянным сочувствием, которое вы проявляете ко мне. Ваша преданность наполняет меня благодарностью.

Она продолжала говорить с чувствительной добротой, и я тысячу раз целовала ее руки, омывая их слезами.

После этого объяснения я часто виделась с ней то у ее сестры принцессы Амелии, то у г-жи Толстой. То утром, то вечером она приказывала мне приехать с г-жой де Тарант к принцессе. Мы разговаривали все вместе некоторое время, и потом она уводила меня в другую комнату, чтобы поговорить свободно. Это было все, что она могла сделать для меня: я не имела права входа к Ее Величеству и с благодарностью наслаждалась тем, что предоставляла мне ее доброта.

Было бы невозможно привести все наши разговоры, но новые идеи, прелесть выражения и кроткий характер Императрицы делали их очень приятными. Летом я виделась с ней два раза в неделю на даче у графини Толстой, куда она приезжала провести с нами вечер. Возвращаясь в город, мы опять отправлялись к принцесс Амелии.

Однажды Императрица сказала мне:

— Я непременно хочу, чтобы вы согласились на то, что я буду у вас просить. Напишите свои мемуары. Никто так не способен к этому, как вы, и я обещаюсь помочь вам и доставить материалы.

Я указала на некоторые затруднения, которые были устранены, и мне пришлось согласиться. Я приступила к работе, к которой не чувствовала себя способной, и на следующий день принялась за дело. Несколько дней спустя я отнесла начало Императрице; она осталась довольна и приказала мне продолжать.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ 1812—1814

На следующий год мой муж опять поступил на службу: он был назначен обер-шенком. Император сделал это назначение крайне милостиво и лестно отозвался о муже в разговоре с Императрицей, которая передала мне эти слова с участием, растрогавшим меня. Несколько дней спустя я встретилась с Императором на прогулке. Он дружески говорил мне о муже, о том удовольствии, которое он испытывал от этого сближения, и вспоминал прежнее. Но эта перемена не привела ни к чему для меня, и мне не легче было от этого видеться с Императрицей. Г-жа де Тарант была очень этим огорчена, но мне в некотором роде было приятно доказать Императрице, насколько моя привязанность к ней была лишена личных чувств и самолюбия.

Император уехал в армию. Французы быстро продвигались, и их первые успехи вызывали довольно справедливое беспокойство. В этом замечательном случае Императрица проявила мужество и доверие, достойные восхищения, и ее благородный пример оживил многих, впавших в уныние. Стали надеяться, так же как и она, на славу, которая последует за этой минутой смущения.

Я не буду входить в подробности этой войны, бывшей так недавно и известной всем, и буду продолжать говорить о том, что особенно близко касалось нас. Первое путешествие Императора не было долгим; но в декабре месяце того же года он опять уехал, чтобы принять славное участие в успехах своей армии.

Императрица провела лето следующего года в Царском Селе. До того времени наши свидания происходили или у Толстой, или у принцессы Амелии; но в это время ее резиденция стала слишком отдаленной, чтобы мы могли видеться. Она оказала мне. честь, неоднократно присылая письма. Мой муж получил особое поручение от Императора отправиться в Москву для раздачи пособий, в которых жители этого города очень нуждались. Когда он прощался с Императрицей, в разговоре его усердие завлекло его, кажется, слишком далеко. Он позволил себе сказать больше, чем следовало бы, и они расстались довольно холодно. Он написал мне по этому поводу письмо, полное сожаления. Императрица тоже соизволила говорить мне об этом, и ее снисходительная доброта позволила ей забыть то, что могло ее оскорбить.

В декабре месяце Императрица получила письмо от Императора, приглашавшего ее навестить свою мать, маркграфиню Баденскую. Накануне своего отъезда Императрица пожелала проститься с нами у графини Толстой. Мы разговаривали с ней в течение часа, и я осмелилась говорить со своей обычной откровенностью. Мы проводили ее до кареты и на следующий день поехали в Казанский собор, где она отстояла напутственный молебен. Стечение народа было чрезвычайное; горячее участие, которое она внушала всем, отражалось на всех лицах. Народ толпился вокруг нее, и, когда она села в карету, некоторые, по обычаю, предложили ей хлеб и соль.

Она уехала 19 декабря 1813 года. Стояла суровая стужа. Отсутствие Императора и Императрицы опечалило город; но, пока мы страдали от одиночества и некоторые беспокойные умы даже осмелились жаловаться, Император, руководимый Богом, подготовлял спасение Европы. Среди союзников только у него были чистые намерения, и в исполнении их он сохранил твердость, достойную его.