Гений войны Суворов. «Наука побеждать»

В Кракове, в феврале 1800-го, генералиссимус сдал командование армией генералу Розенбергу. Здесь, в старинной польской столице, под стенами замка, Суворову когда-то доводилось воевать. Нынче было не до сражений. Из Кракова Суворов писал Хвостову: «Кашель меня крушит, присмотр за мною двуличный… Как раб, умираю за Отечество и как космополит – за свет». Этот суворовский афоризм очень точно толкует В.С. Лопатин – лучший комментатор эпистолярного наследия генералиссимуса: «Как сын своей Родины – умираю за неё, как Человек (слово «космополит» в то время имело значение высокой гражданственности) – за весь мир». Уходил великий патриот, чьё значение вышло за пределы России, а судьба пересеклась с судьбами Европы. Рыцарь монархии, понятой в религиозном аспекте. Новатор и консерватор.Суворов возвращался в Россию. Только сейчас, когда долг перед Родиной был исполнен, тяготы последних походов дали о себе знать во весь голос. Старый генералиссимус заболел. Ему было не привыкать к недомоганиям, к горячке, которая сопровождала, кажется, все подвиги Суворова… Но на этот раз не было сил преодолевать болезнь. Медики были бессильны, Суворов, как и Потёмкин в предсмертные недели, уже составлял Канон Господу, готовился встретить смерть, рядом с которой всю жизнь ходил в боях. Суворов составлял Канон в феврале 1800 г. Вместе с XVIII веком завершался и суворовский земной век. Из памяти смертельно больного Суворова не исчезал покаянный Канон преподобного Андрея Критского, многие ирмосы которого на пороге смерти Александр Васильевич повторит слово в слово, а кое-что смиренно добавит от себя. Слова Канона выводила слабеющая, некогда крепкая, рука полководца: « Помилуй мя, Боже, помилуй мя! Виждь, Господи, смирение мое, виждь сокрушение сердца моего, у Тебе единаго очищение, у Тебе единаго избавление есть. Помилуй недостойное Твое создание и не допусти до пагубы душу мою». Увы, снова сказался и переменчивый характер императора: Павел сменил милость на гнев, поверил наветам царедворцев, и смерть Суворову пришлось встречать в опале.

Генералиссимуса уже невыносимо мучил кашель, на теле начинались нарывы. По обыкновению, Суворов лечился диетой, голоданием. Свою болезнь он называл древнегреческим словом – фликтеной. Так называют гнойный нарыв на коже. «Фликтена с кашлем», – говаривали о болезни Суворова. И это – при полном физическом и нервном истощении. Привычные народные методы не помогали.

Планировалась встреча в столице с императором – и Суворов спешил в Петербург, опережая движение армии. В Кобрине он сделал вынужденную остановку: ожесточилась болезнь. Впервые Суворов согласился некоторое время посвятить лечению. Суворов даже просил Хвостова прислать драгоценную аптечку – подарок императрицы Екатерины. Вообще-то Суворов не доверял «латинской медицине» и никогда не пользовался аптечкой, но в канун смерти пожелал видеть подарок государыни «для памяти». Он согласился принять врачей, их приехало несколько человек – из Бреста и Тересполя. Особенно Суворов доверился местному энтузиасту медицины Кернисону, для которого даже выпросил у Павла чин титулярного советника. При Суворове остались сын Аркадий и генерал Багратион. Павел оказал честь своему генералиссимусу: послал в Кобрин придворного медика И.И. Вейкарта. К середине марта болезнь отступила: казалось, что лечение пошло на пользу. Суворов продолжил следовать в Петербург, где ему готовили торжественную встречу. Предполагался истинный триумф с царскими военными почестями! Все граждане, включая самого государя, должны были выйти из экипажей, приветствуя Суворова.

Тем временем в кругах, близких императору, созревала новая интрига против Суворова. Царедворцы по разным причинам боялись появления рядом с Павлом столь сильного, любимого в армии и в народе, увенчанного лаврами деятеля. Близкий к Павлу граф Пален был недоброжелателем Суворова, не раз поднимался вопрос о двуличии суворовского секретаря Егора Фукса, который писал донесения генерал-прокурору о политических брожениях в армии. Донесения, впрочем, были вполне лояльные по отношению к Суворову, а в позднейшие годы Фукс прославится сборниками восторженных воспоминаний и анекдотов о Суворове. И всё-таки шпионская деятельность Фукса вызывает вопросы и подозрения. По отзыву дипломата барона А.Я. Булера, известному со слов его сына, Фукс производил впечатление как человек «весьма деятельный и полезный; но он пришёлся не по душе Суворову, который его не жаловал, считая его (быть может, совершенно несправедливо) соглядатаем, приставленным к нему Павлом I». За работу при Суворове Павел произвёл Фукса в действительные советники. Кстати, именно Фукс, по повелению нового государя Александра Павловича, возглавит в 1812 г. походную канцелярию Суворова. Власти безгранично доверяли этому балагуру с лёгким пером.

Нельзя умолчать и о ещё одной возможной причине последней опалы Суворова. Речь идёт о столкновении разных воззрений на армию. Е. Шумигорский в статье об императоре Павле Русского биографического словаря писал: «Негласною причиною немилости можно предполагать возбуждённое недоброжелателями Суворова самолюбие Павла, оскорблённого признанием Суворова, что артиллерийская, квартирмейстерская и провиантская части находились в австрийской армии в лучшем состоянии, чем в русской. В Суворове он опять увидел екатерининского генерала, противника его преобразований, а между тем недоброжелатели Суворова при дворе вовремя напомнили государю, что он был в родстве с Зубовыми, находившимися в опале». При этом эффектно и слаженно работавшие австрийские провиантские службы несколько раз подвели армию накануне решающих событий – и Суворов не просто сообщал, а кричал об этом. Суворов за эффектами не гонялся, стремясь обеспечивать победу любым способом. Если привычный хаос в квартирмейстерской части не мешал победам – Суворов не старался привести его в немецкий порядок. Павел же, ненавидевший армейский «натурализм» екатерининского времени, хотел видеть российскую армию более немецкой, чем любая немецкая. Суворов был скверным помощником на таком пути.

Павлу не раз докладывали, что в походах Суворов постоянно нарушал армейский порядок, заведённый императором, держал при себе дежурного генерала. Забыв о том, что дал Суворову право воевать, «как умеешь», Павел впал в ярость. Торжественная встреча была отменена. Суворов ещё в дороге узнал о новой опале – и болезнь снова обострилась. Медленно ехала карета с больным полководцем по прибалтийским краям, к Петербургу – через Ригу и Вильно. Повсюду Суворова сопровождал народный восторг. В Риге больной полководец с трудом надел мундир и отправился под Светлое Воскресенье на пасхальную службу, после чего разговлялся в доме генерал-губернатора. После этого всплеска активности Суворову стало хуже, передвигаться ему было нестерпимо трудно. Надо думать, что и слухи о новых придворных интригах разбередили старые раны. Заканчивался последний поход Суворова – возвращение из Европы. 20 апреля, прохладным весенним вечером, экипаж Суворова въехал в Петербург. Никакой триумфальной встречи не было: Суворова приветствовали только друзья и родственники. Он и поселился не во дворце, а на Крюковом канале, в доме Дмитрия Хвостова, который стараниями Суворова стал после Итальянского похода графом Сардинским. Сам генералиссимус так и не обзавёлся домом в Северной Пальмире. Да и московский дом из-за сложной семейной ситуации, по существу, утратил. Впрочем, Суворов не слишком нуждался в постоянной столичной резиденции: вся жизнь прошла в учениях, походах и боях. Полвека питался Суворов солдатским хлебом!

Знал ли Суворов, что имя его Россия не забудет и в XXI в.? Знал ли, что останется символом русской доблести, отцом армии? Во всех сражениях он «непобедим остался» – это не вызывало сомнений. Но победить Наполеона, предотвратить большую войну на территории России ему не удалось. Политический расклад не позволил… Всенародными героями становятся спасители отечества, борцы за свободу, сражавшиеся с захватчиками – Димитрий Донской, Александр Невский, Минин, Пожарский и Гермоген… Суворов не вписывается в этот ряд: он принимал участие только в войнах, направленных на сохранение и расширение империи, сверхдержавы. Но время показало, что это – лучший способ защиты. Он – герой русской экспансии. Мы не представляем себе большую Россию без Кубани, без Крыма, без Дуная… Все эти земли политы кровью Суворова. Он передал ученикам воинскую державу, готовую сдержать напор Наполеона. Готовую расширять своё влияние на Западе и на Востоке. Экспансия не истощает державу, это при распаде империй народ киснет. Суворов – герой русских амбиций, в его размахе – весть о том, как красива и благородна участь великой державы. Какие тут возможности для самосовершенствования, для воплощения мечтаний. Поистине – поприще широко. Именно поэтому в доме на Крюковом канале умирал счастливый человек. Он сверкал и сверкает, он не погаснет.В «Рассказах старого воина» есть интерпретация воспоминаний Багратиона о последней болезни Суворова: «Я застал Александра Васильевича в постели; он был очень слаб; впадал в обморок; тёрли ему виски спиртом и давали нюхать. Пришедши в память, он взглянул на меня; но в гениальных глазах его уже не блестел прежний огонь. Долго смотрел он, как будто стараясь узнать меня; потом сказал: «А! Это ты, Пётр, здравствуй!» – и замолчал. Минуту спустя он опять взглянул на меня…» [10] . Последний год жизни Суворова был скрашен боевой дружбой с любимым учеником, который остался с ним и в дни неизлечимой болезни. Прожил он в Петербурге, в доме Хвостова, немногим более двух недель. Победы Суворова создали славу императору Павлу, мы и сегодня вспоминаем его недолгое царствование чаще всего именно в связи с Итальянским и Швейцарским походами. И всё-таки в дни болезни, в Петербурге, император не оказал чести герою, которого ещё недавно величал ангелом… Своими действиями в последние недели жизни Суворова Павел фактически дезавуировал данные полководцу привилегии. По павловскому уставу дежурного генерала полагалось иметь только императору. Но ведь Павел обещал своему генералиссимусу императорские почести! А теперь гневался на него из-за пресловутого дежурного генерала, к функциям которого Суворов привык за екатерининские годы. Павел написал Суворову сдержанно резкое письмо, контрастировавшее с дружескими посланиями последних месяцев: «Господин генералиссимус, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский. Дошло до сведения моего, что во время командования войсками моими за границею имели вы при себе генерала, коего называли дежурным, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава. То удивляяся оному, повелеваю вам уведомить меня, что побудило вас сие сделать. Павел ».В доме Хвостова к Суворову явился «вестник богов» князь Долгорукий с посланием от императора: «Генералиссимусу князю Суворову не приказано являться к императору». Несколько дней спустя император мстительно прикажет отозвать от генералиссимуса всех положенных ему по чину адъютантов. Приказ прозвучал неумолимо: «Адъютанты генералиссимуса князя Италийского графа Суворова-Рымникского полковник Кушников и подполковник барон Розен определены по прежнему в полки, первый в гренадерский Розенберга, а последний в мушкетёрский графа Ланжерона, майорам же Румянцеву и Ставракову и капитану Кригеру состоять при армии». В те дни каждый новый жест монарха был ударом по слабеющему здоровью полководца.