Гений войны Суворов. «Наука побеждать»

Горькая истина Швейцарского похода состояла в том, что раненые русские солдаты достались французам. Да, Суворов привёл с собой около полутора тысяч пленных – и можно было обоснованно надеяться на возвращение русских пленных, на обмен. Но сам факт оставления израненных солдат, которые погибли бы при транспортировке через горы, производил и производит гнетущее впечатление. Суворов, конечно, не забывал о своих раненых солдатах, оставшихся в горах, как и о захваченных в плен под стенами Цюриха, из корсаковского корпуса. В январе 1800 г. в Грудиме он пишет письмо вице-канцлеру Степану Алексеевичу Колычеву, который был сперва тайным советником русского посольства в Вене, а в октябре принял дела у провинившегося перед Павлом чрезвычайного посла в Вене графа А.К. Разумовского. В переписке с Колычевым Суворов уже высказывал резкое недовольство политикой Тугута, от Колычева полководец ждал энергичных действий по вызволению русских пленных. Суворов писал этому предприимчивому дипломату: «Поелику ныне я с войсками обращаюсь к пределам России, то вашего превосходительства покорнейше прошу исходатайствовать о скорейшем размене: при переходе гор в Клариссе за ранами оставленных 780, в Цюрихе захваченных за 3000 и разноместно 200. Всего за 4000 человек; також и о вывозе в Россию наших раненых из Павии и 8 пушек из Вероны, по неимению лошадей там оставленных, равно и четырёх в Александрии за разбитием лафетов». Колычев откликнется – и Суворов специальным ордером поручит испытанному генералу Розенбергу при посредстве Колычева заняться разменом пленных.В Кобрине, в марте, Суворов прокомментирует Швейцарский поход уже пред тенью гроба, в основательном письме рейхсканцлеру фон Гримму: «Нам потребовалось 15 дней, чтобы очистить Италию, но меня прогнали в Швейцарию, чтобы там уничтожить. Эрцгерцог при приближении нового русского корпуса, хотя и располагал армией на одну треть сильнее русской, всё же представил ей удерживать все занятые пункты и хладнокровно ушёл, не помышляя о возвращении. Тогда неприятель, благодаря перевесу в силах, добился блестящих успехов. Я был отрезан и окружён; день и ночь мы били врага и в хвост, и в гриву, брали у него пушки, которые бросали в пропасти за неимением транспортов. Враг потерял в 4 раза больше нас. Мы везде проходили с победой и соединились в Куре. Оттуда выступили через Брегенц и Линдау к Констанцскому озеру. «…» Итак. Гора родила мышь. Наш мудрый первоначальный образ действий в Пьемонте сильно повлиял (на жителей) вплоть до Лиона и даже на Париж, за который я отвечал бы в день Богоявления. Не владея искусством ни ведения войны, ни установления мира, кабинет, погрязший в лукавстве и коварстве, вместо Франции, заставил нас всё бросить и отправляться по домам». Суворов не смущался говорить нелицеприятные вещи архитектору австрийской внешней политики. В том же письме он разъяснял Гримму, что считает возможным возвращаться на фронт только во главе стотысячной армии, разъясняет и то, что Австрия после сражений 1799 г. стала сильнее и получила немало козырей для войны с Францией даже без помощи России, в союзе с Британией.Наконец, в Линдау к Суворову присоединились войска Римского-Корсакова и принца Конде. Суворов холодно, не без нарочитого сарказма, принял Римского-Корсакова – и публично, и в беседе один на один. Ещё Милютин, рассказывая о встрече Суворова с принцем Конде, сетовал, что о встрече с Римским-Корсаковым не осталось никаких известий – а была ли она в Линдау? Конечно, ходили легенды о взбучке, которую устроил Суворов разбитому генералу, но их достоверность сомнительна. И только в 1870-е гг. была напечатана запись А.В. Висковатого рассказа Леонтия Фёдоровича Трефурта. Трефурт в 1799-м служил секретарём при Суворове. По его рассказу, в приёмной комнате, перед встречей с Римским-Корсаковым, Суворов устроил целый спектакль, приговаривая: «Помилуй Бог! Александра Михайловича надобно принять чинно: он сам учтивец, он придворный человек, он камергер; он делает на караул даже неприятелям и в сражении». Продолжим цитату по записи Висковатого: «Вошёл Корсаков с рапортом в руке, бледный и, по-видимому, сконфуженный. Ему неприятен был приём при всех; он желал и надеялся быть принятым один, в кабинете. Суворов приветствовал Корсакова лёгким поклоном и, принимая от него рапорт, стоял минуты две, зажмурив глаза. Вдруг он будто пробудился от сна и сказал громко: «Александр Михайлович! Что мы?.. Треббия, Тидона, Нови… сёстры… а Цюрих?» «…» Повторив это ещё раз, он спросил случившийся в комнате офицерский эспантон и, делая им приёмы, сказал Корсакову: «Александр Михайлович! Как вы отдали честь Массене? Так, эдак, вот эдак?.. Да вы отдали ему честь не по-русски, помилуй Бог, не по-русски!»

После этой педагогической экзекуции Суворов позвал Корсакова в уединённую комнату и, как пишет Висковатый, после тихой часовой беседы «Корсаков вышел как убитый, на нём лица не было». Если представить себе ещё раз подробности суворовского похода, яснее станет психологическая мотивация серьёзных претензий к Корсакову, «проспавшему» Цюрих. Проигранное сражение при Цюрихе сломало ход кампании, стало в своём роде решающим: после него для Суворова война превратилась из наступательной в оборонительную. Болезненный и унизительный удар – его трудно было простить. И даже хорошие впечатления от Корсакова, которые остались у Суворова после кампании 1789 г., после 1794-го, когда генерал в патриотическом порыве явился к Суворову в Варшаву, уже не смягчали оценок цюрихского позора.

Указом императора и генерал-лейтенанта Римского-Корсакова, и генерал-майора Дурасова, и троих генералов, попавших во французский плен, включая Остен-Сакена, отставили от службы. Римский-Корсаков бесславно распрощался с войсками и отправился в Россию, где в деревенской тиши засел за мемуары о Швейцарской кампании. На службу его возвратит новый государь, Александр I, который уже в 1801 г. присвоит Римскому-Корсакову высокое звание генерала от инфантерии. В годы Наполеоновских войн он будет военным губернатором Литвы. Скончается он уже в годы правления Николая I, членом Государственного совета, немного недотянув до девяноста лет. Мало кому из русских генералов досталась столь долгая и бесславная жизнь.

Войска Римского-Корсакова перешли под командование старика Дерфельдена и Розенберга. Суворов разделил всю свою 35-тысячную армию на два корпуса, командование над корпусами возложил на испытанных генералов Дерфельдена и Розенберга. 19 октября, вместе с Дерфельденом, Суворов покинул Линдау. Был ли он разочарован и растерян? Судя по переписке тех лет и по расстроенному здоровью генералиссимуса, Суворов как трагедию воспринимал невозможность уничтожения Французской республики. Но, будучи человеком эмоциональным, он не мог отмахнуться и от громких почестей, которыми величал Суворова весь мир после Итальянского и Швейцарского походов. К горечи от австрийского предательства (а Суворов иначе и не называл маневры гофкригсрата) примешивались гордость за непобедимую русскую армию и ощущение кульминационного взлёта личной славы. Как-никак он стал одним из немногих истинно заслуженных генералиссимусов в истории армий (нередко это звание доставалось титулованным особам не за военные заслуги).

Не прошло и десяти дней – и к суворовским регалиям генералиссимуса Павел добавил окончательный разрыв с коалицией. 29 октября Суворов получил рескрипт Павла от 11.10. с приложением копии письма императору Францу. Павел назвал причиной разрыва преждевременный вывод из Швейцарии войск эрцгерцога Карла, не поддержавшего корпус Римского-Корсакова. Этот вопрос уже давно был камнем преткновения всего Швейцарского похода: кто должен был противостоять французам в Швейцарии перед тем, как эта страна должна была стать базой русских войск. Суворов с самого начала был убеждён, что бороться с французами в Швейцарии следовало только вместе с войсками эрцгерцога Карла. Петербург же поздновато стал во весь голос отстаивать перед союзниками идею своего полководца. Поздновато, зато в категоричной громогласной форме: «Вашему величеству должно быть уже известно о последствиях удаления из Швейцарии Вашей армии под начальством эрцгерцога Карла – совершившегося вопреки всех причин света, по коим оная оставалась там до соединения фельдмаршала князя Италийского с генерал-лейтенантом Корсаковым. Видя войска мои оставленные и таким образом преданные неприятелю, политику – противную моим намерениям, и благосостояние Европы, принесённое на жертву, имея совершенный повод к негодованию на поведение вашего министерства, коего побуждений не желаю знать. Я объявляю вашему величеству с тем же чистосердечием, которое заставило меня лететь на помощь к вам и споспешествовать успехам вашего оружия, что отныне общее дело прекращаю, дабы не утвердить торжества в деле верном…» – писал император Павел. Зимние квартиры в Европах отменялись; теперь Суворову следовало готовить армию к возвращению в пределы Российской империи. Судьба контрреволюции после этого решения просматривалась в густом тумане. Суворов не отказался от стратегической идеи уничтожения Французской республики. Но теперь добиться этого можно было только в условиях усовершенствованного военно-политического союза, к которому европейские монархии ещё должны были подтолкнуть только новые серьёзные обстоятельства. Но сколько времени должно было пройти для этого? Месяц, год? И хватит ли у старика сил на новый поход через месяцы или годы?Патриотизм Суворова был имперским, а не периферийным. Он считал целесообразным активное участие России в европейских и азиатских делах, когда сильной рукой предваряются возможные агрессивные поползновения соседних и далёких держав. И заграничные походы, направленные, по существу, против экспансии революционного режима, Суворов считал необходимостью. Сильной державе должна соответствовать передовая, мощная армия. Увы, далеко не всегда патентованные стратеги разделяют с Суворовым это убеждение. Сказано Суворовым: «В кабинетах врут». Вот и в современной России есть так и просящиеся на суворовское саркастическое перо два стратега – Храмчихин и Шаравин, руководители солидного (судя по вывеске) института. Первому очень нравятся военные операции ельцинского времени: Абхазия, Чечня, Приштина. Много крови, никаких капиталовложений в армию, которая на глазах превращалась в босоногую и «рабоче-крестьянскую», – зато какие перспективы для политиков и бизнеса! Второй запомнился очень сурьёзным заявлением: «Сегодня увеличивать или укреплять ядерный щит страны не имеет смысла. Это в большей степени лозунг: нам не от кого этим щитом загораживаться. Мы ведь заявляем, что США и НАТО для нас партнеры. И мы понимаем, что никакого ядерного нападения с их стороны на нас быть не может». Не слишком-то убедительное оправдание деградации. Эта стратегия надолго превратит армию в полицейскую структуру баронов. Есть такой институт – ИПВА. Их много открылось в девяностые, институтов демагогии и мониторинга, вместо технических НИИ. Горлопаны и пистолеты вместо учёных и ракет. С такими стратегами России и Тугут не нужен. Сами себе гофкригсрат. Легко сказать «зачем нам ракеты», а вот когда без ракет любой политик любой страны сможет всласть пропагандировать распад и ликвидацию России – поздно будет советоваться с Шаравиным. Интересно, висит ли портрет Суворова в этом досточтимом институте? Уместнее там было бы всё-таки парадное изображение Тугута или Мазепы.В те дни Суворов собирал лавры европейских монархий. Его награждали немецкие монархи, король Сардинский, император Священной Римской империи… Прославленный адмирал Горацио Нельсон писал Суворову: «В Европе нет человека, который любил бы вас, как я. Все восхищаются вашими великими и блистательными подвигами. Это делает и Нельсон. Но он вас любит и за ваше презрение к богатству… Нынешний день сделал меня самым гордым человеком в Европе. Некто, видевший вас в продолжение нескольких лет, сказал мне, что нет двух людей, которые бы наружностию своей и манерами так походили друг на друга, как мы. Мы непременно друг другу родня, и я вас убедительно прошу никогда не лишать меня дорогого наименования любящего вас брата и искреннего друга». И это не просто галантное письмо старшему коллеге. Последние походы Суворова действительно изумили весь мир.