Гевара по прозвищу Че

Той же ночью Че прибыл на легкомоторном самолете на аэродром Камагуэя, в центре острова, чтобы сообщить Фиделю о положении в Гаване. Фидель в триумфальным кортеже неторопливо продвигался к Гаване. Двое командующих не виделись друг с другом почти шесть месяцев, с тех самых пор, как Че покинул Сьерра-Маэстру во главе колонны № 8. Несколько позже к ним присоединился лрезидент Уррутия, прилетевший из Сантьяго. На фотографии "Уорлд уайд пресс", запечатлевшей их втроем, видно, как Фидель и Че обмениваются понимающими улыбками. А вот послу США Эрлу Смиту было не до улыбок. Он только что покинул базу Колумбия, где беседовал с Камило, уговаривая его воздержаться от казни генерала Кантильо. Смит, искренне враждебный победителям, позже говорил, что бородатые революционеры напомнили ему персонажей виденного незадолго до того кинофильма о Джоне Диллинджере.

5 января, после нескольких задержек и отмены вылета, самолет президента Уррутии приземлился в аэропорту Бойерос в предместьях Гаваны. Камило объявил военное положение и привел в боевую готовность людей своей колонны. В семь часов вечера Директорат передал дворец Уррутии; разлад среди революционеров не выходил из-под контроля. На первой же сессии кабинета было отменено военное положение. Под конец заседания появился Эрл Смит. Он заслуженно считался главной опорой Батисты и потому, естественно, не пользовался добрым расположением кубинцев; его присутствие на заседании правительства и попытки диктовать условия возмутили вооруженных революционеров. Журнал "Боэмия" сообщал: "Бойцы сдержали свой гнев лишь из уважения к нашему северному соседу".

Че дал первые интервью в своем кабинете в Ла-Кабанье. Это была небольшая комната с четырьмя узкими окнами, выходившими на бухту; в одном конце кабинета стоял письменный стол. Вдали виднелся купол Капитолия. Сначала Эрнесто побеседовал с корреспондентом аргентинской газеты "Ла Тарде", затем с ку-

бинскими "Революсьон" и "Эль Мундо", а в течение нескольких следующих дней - с "Пренса либре", "Боэмия" и целой толпой иностранных корреспондентов.

Интервьюируемый отвечал на телефонные звонки; каждый раз, снимая трубку, он испытывал резкую боль в раненом запястье. Он был не таким уж удобным объектом для прессы, его не радовало нашествие журналистов: "То, что мы делаем для свободы людей, не предназначено для публикации, а подробности наших личных жизней - и того меньше". В одном из интервью первой недели революции кто-то рассказал ему о том, что в радиопередачах армии Батисты его часто называли "мятежником на осле". "Что ж, это похвала", - ответил Че.

Он чувствовал себя немного не в своей тарелке, возможно, потому что не совсем понимал, какими должны быть его роль и место на этом этапе революционного процесса. Даже его высказывания относительно аграрной реформы были весьма осторожными: "Одной из основных мер будет предоставление кампесинос того положения, которого они заслуживают", - сказал он, как будто радикальная аграрная реформа не являлась настоятельной необходимостью, с его точки зрения, как будто ему не было ясно, какие права получили сельские жители за один только свой вклад в победу. Он высказывал банальности типа "единство - необходимый фактор" или "мнение о том, что на Кубе не может быть восстания против армии, ложно". Складывалось впечатление, что он еще не до конца определился идеологически, не добился для себя самого достаточной ясности и был склонен подвергать автоцензуре свои высказывания для прессы.

Среди офицеров Ловстанческой армии из окружения Че журналисты наткнулись на Алейду Марч. Они не были в Лас-Ви-льясе и не знали, кто такая Алейда. Она также дала журналистам интервью - это была, видимо, первая из тех немногочисленных бесед с журналистами, которые она имела за свою жизнь.

"Я не могу назвать себя секретарем Че, потому что я - боец. Я сражалась рядом с ним в ходе кампании в Лас-Вильясе и принимала там участие во всех боевых действиях. Поэтому я являюсь чем-то вроде его ординарца... Когда мне стало фактически невозможно оставаться в Сайта-Кларе из-за моих революционных действий, я решила присоединиться к числу иных борцов с диктатурой, взяв в руки оружие... Я признаю, что поначалу жизнь там показалась мне очень трудной, но затем я привыкла к ней, особенно после того, как приняла участие в первых столкновениях с врагом".

Больше ничего от нее узнать не смогли.

8 января Че из крепости Л а-Кабанья услышал, как народ приветствует прибывшую в столицу колонну Фиделя. В бинокль он смог рассмотреть джип в голове колонны, в котором стояли рядом Фидель и Камило. Толпа собралась такая, что автомобилям пришлось остановиться.

Для того чтобы приобрести в Гаване бесспорный статус народного лидера, Фиделю понадобился всего один день. Его речи на базе "Колумбия" (когда он говорил там, ему на плечи садились голуби, а рядом стоял Камило, к которому Фидель время от времени обращался: "Разве не так, Камило?"), его призывы к порядку как к единственному пути осуществления перемен, его искреннее стремление демонтировать аппарат диктатуры Батисты, полностью совпадающее с желанием народа, озарявший его волшебный ореол - все это позволило ему преодолеть возникший раскол с Директоратом и использовать общественное мнение для оказания давления на него. В течение примерно пары дней Директорат пребывал в состоянии обороны, но, когда его вынудили объясниться, для чего его людям понадобилось занимать оружейные склады, он предпочел совершить политическое отступление.

На следующий день Фидель избавился от "честных военных" и уменьшил число сторонников Батисты. Баркин был отправлен в Военную академию, Борбонет назначен командиром танкового батальона, а Рего Рубидо получил должность посла в Бразилии. Амейхейрас объявил, что полиция будет подчиняться командованию Повстанческой армии, а не Министерству внутренних дел, а Че и Камило получили приказ разоружить стихийное ополчение.

Немного позже по личному указанию Фиделя состоялась встреча, в которой участвовали Рауль Кастро, Че, Рамиро Валь-дес и представитель НСП Освальдо Санчес, имевший большой опыт конспиративной работы в кубинском коммунистическом подполье. На этой встрече был основан Государственный совет безопасности.

В те же январские дни Че имел несколько неприятных встреч с Гутьерресом Менойо и другими лидерами Второго фронта. Американский журналист Ричард Харрис описал встречу, на которой присутствовали Камило, Че, Рауль и четверо майоров ВТОРОГО фронта: Гутьеррес Менойо, Флейтас, Каррера и Уильям Морган. Обстановка была чрезвычайно напряженной, настолько, что в один из моментов разговора командиры схватились ыло за оружие. Но в качестве миротворца на сей раз выступил амило. Лидеры Второго фронта требовали, чтобы им позволили сохранить свои звания после присоединения к Повстанческой армии, а Че резко отказывал им в этом.

"- Зачем делать различия между офицерами Второго фронта и вашими? - спросил Каррера.

- Кто дал вам ваши звезды?

- Они были завоеваны в бою! - воскликнул Каррера.

- В каком бою?"

На этом совещании так и не удалось прийти к единому мнению. Рауль Кастро вынес решение, согласно которому в каждом случае нужно разбираться индивидуально.

Месяц спустя Че запишет в своем дневнике:

"Через несколько дней из гостиницы "Капри" пришел первый счет, подписанный "Флейтас", на 15 000 песо за еду и спиртное для нескольких борцов за свободу. Когда настало время присвоения званий, почти сотня капитанов и изрядное число майоров изъявили желание пользоваться всеми благами жизни; среди них была большая группа избранных, представителями которой являлись неразлучные Менойо и Флейтас. Они стремились занять всевозможные официальные государственные посты. Это не были хорошо оплачиваемые рабочие места, но они имели одну общую особенность: именно через эти посты происходили до революции все хищения. Инспекторы Министерства финансов, сборщики налогов, другие места, куда должны были поступать деньги, в которые можно было бы запустить свои жадные пальцы - они всем сердцем стремились к этим постам... С самого начала возникли серьезные разногласия, которые привели к обмену резкостями, но наш очевидный не была ли это оговорка фрейдистского толка? революционный здравый смысл возобладал, и мы пошли на это ради сохранения единства. Мы , однако, не выпускали из рук оружия. Мы не должны были допустить никаких хищений и при этом не должны были предоставить посты тем, кого мы знали как потенциальных предателей, но мы не избавлялись от них. Мы медлили исключительно ради единства, и это не было до конца понято. Это был один из грехов революции".