Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Ясное дело, сам по себе заголовок определяет, по мысли автора, содержание романа. Надо сказать, что этот заголовок почти совпадает с заголовком, который бывший атаман «Всевеликого Войска Донского» Краснов дал своему произведению: «Картины былого тихого Дона». «Тихий Дон» – это своего рода лирический стереотип. Но и по приемам творчества и по содержанию произведение Шолохова является такой же реакционной романтикой, как исторически-бытовая фальсификация Краснова.

В чем заключается сущность реакционной романтики Шолохова? Из каких элементов слагается эта реакционная романтика? Во-первых, Шолохов не отталкивается от прошлого к будущему, а, наоборот, тянет к прошлому. Во-вторых, он прикрашивает то, что было – «былое Тихого Дона». Он прошлое рисует в таких красках и пытается дать такое изображение этого гнусного и отвратительного прошлого⁴, чтобы хватить читателя и привязать его к прошлому. У него, я бы сказал, глаза на затылке, и при этом он страдает дальтонизмом.

Возьмем общие положения. Шолохов дает нам Дон хлеборобов, дает Дон пахарей. Между тем уже в 1884 году один из донских деятелей, чуждых нам, писал о будущем Дона:

«На рассвете истории войска Донского казак-воин в мирное время жил охотой; потом он кормился скотоводством; ныне вне службы царской зарабатывает свой хлеб, занимаясь преимущественно земледелием. Будущее всецело находится в руках казака-промышленника и горнорабочего. Все остальные отрасли промышленности призваны играть на Дону роль подчиненную горным промыслам. Когда настанет эта пора, мы предсказать не можем и, по всей вероятности, пройдет прежде много десятилетий; но что пора эта настанет – в этом мы не сомневаемся. Стук парового молота – приятный стук. Свист и грохот паровых машин, лязг железных изделий и клубами вылетающий густой дым из многочисленных труб фабрик и заводов, основанных на минеральном топливе, – такова наша надежда, которую мы берем смелость завещать своим землякам» («Номикосов». Стат. опис. обл. В.Д., 1884 г.).

Это писал в 1884 г. представитель донской буржуазии, который видел пути развития Дона, а к революции на Дону была армия в 106 тысяч горнорабочих.

Поэтому говорить о Доне, как это делает Шолохов, как исключительно о Доне хлеборобов, не приходится. Дон не был «тихим».

Казачья масса не была отгорожена китайской стеной от капитализма, капитал разлагал казачество. В 1878 г. гласный Тетеревятников говорил на областном земском собрании о зарождающемся среди казачества пролетариате (Отчет. С. 462). Таким образом, товарищи, если в 1878 г. можно было говорить о зарождающемся среди казачества пролетариате, то в 1917 г., я полагаю, тоже можно было это сделать. Но пролетариата, вышедшего из рядов казачества, почти нет в романе, – там есть на периферии, так сказать, батраки, о которых мы будем говорить.

Но допустим, Шолохов все-таки взял Дон хлеборобов – станицу Вешенскую. Какой же класс он взял за объект своего изображения? Вот некоторые цифровые данные, которые могут характеризовать расслоение станицы Вешенской (я даже не беру всего Донецкого округа).

Наличных хозяйств – 5.755, отсутствующих, т. е. совершенно оторвавшихся, – 435, а всего – 6.190 хозяйств. Лишь 5.301 хозяйство имело инвентарь. По рабочему скоту хозяйства распределялись следующим образом:

В станице Вешенской, где живет Шолохов, арендовало 2.779 хозяйств, снимавших 28.028 десятин, сдавало 2.331 хозяйство – 16.824 десятин. Из 6.190 хозяйств с посевом было 5.340.

Таким образом, огромное большинство казачьих хозяйств станицы Вешенской принадлежало к бедняцким и середняцким группам. Между тем Шолоховым даны в романе 2 семьи: одна – семья кулака Коршунова, который имеет двух батраков, а другая – зажиточного Мелехова. Шолохов выбрал персонажи не характерные для станицы Вешенской в классовом отношении.

О расслоении говорит также аренда, которая характеризует развал деревни. На одном полюсе растет беднота, а на другом – кулачье. А Шолохов поставил в центре своего внимания как раз кулацкие и зажиточные слои ст. Вешенский. А беднота была в Донецком округе. Вот коротенькая выдержка из документа. Это – прошение на имя царя коллежского асессора Белоусова, смотрителя войсковых земель, который писал: «В 1892–1893 году в одной из станиц Донецкого округа для снаряжения сыновей на военную службу у казака продали 2 пары быков, и он через это повесился».

Таким образом, когда вы читаете идиллические картины, которые рисует Шолохов о казачьей службе, вы не должны забывать об оборотной стороне медали. Такой «идиллии», о которой говорит Шолохов, на Дону казачьей бедноты, а не кулачья, не существовало.

Из каких элементов конкретно слагается реакционная романтика «Тихого Дона»? Слагается она, прежде всего, из идеализации природы Дона, культивирования «любви к родине», т. е. к Дону.

Заглянем в книгу «Картины былого тихого Дона» атамана Краснова, который потом правил «Всевеликим Войском Донским». Некоторые выдержки я могу привести. Надо сказать, что любовь к «Тихому Дону», к природе, всяким специфически донским аксессуарам умышленно культивировалась царским правительством. Вот выдержки из книжки Краснова «Картины былого тихого Дона», которые несколько напоминают те пейзажи, которые рисует Шолохов. Краснов пишет:

«Медленно и плавно катит свои волны Дон. Будто спит на песчаном перекате, точно и не течет, а замер, застыл на одном месте. Недаром и зовется он «Тихий»… О степи: «Понесется над нею знойный ветер, помчит сухое «перекати поле» и принесет пряный запах полыни в станицу». Полынь, как вы помните, один из любимых образов Шолохова.

Далее Краснов приводит слова отца атамана Платова, завещание своему сыну (атаман Платов, надо сказать, вождь, оформивший донское дворянство). «Помни, Матвей… Береги отцовские обычаи – будь казаком… Но помни всегда: никогда, Матвей, и думать не моги забыть наш Тихий Дон, вскормивший и взлелеявший тебя» (С. 52).

Это – один из элементов идеализации «Тихого Дона» и природы, входивший в официальную идеологию донского дворянства и правительства.

Второй момент – культ старины. Если вы возьмете старые официальные книжки, которые обрабатывали казака в духе преданности самодержавию, то вы там тоже найдете культ старины, официальная идеология пропитана «заветами дедов и отцов».

В чем выражается у Шолохова культ старины? Во-первых, роман Шолохова пересыпан старинными песнями. На Дону песню сменяла частушка. Дон разлагался, особенно в последнее время, и был писатель, который это подметил, – Крюков, который писал, кажется, в «Русском богатстве», а потом был в стане белых.

Разлагалась и песня вместе с бытом. Старинная песня уже умирала, отживала свой век.

Культивирование старины – это не отталкивание от прошлого, а возврат к прошлому. Если вы опять возьмете книгу «Картины былого тихого Дона» Краснова, которая была настольной книгой для «домашнего чтения», там вы найдете то же, что и у

Шолохова; она пересыпана старинными песнями, как и роман Шолохова.

Казалось бы, песня – невинная вещь, но, по существу, в романе Шолохова старинная «казачья» песня не только поэтический мостик, перекинутый на тот берег, от которого мы оттолкнулись в Октябре, составная часть идеологии, объединяющей казачество, как нечто единое, вне зависимости от классовой принадлежности.

Затем у Шолохова мы встречаем всякого рода архаизмы, т. е. щеголяние старинными выражениями, которые тоже отжили, ибо, по сути дела, язык тоже изменялся и всякого рода словесные паритеты. Преувеличение особенностей говора служит Шолохову для того, чтобы обосновать обособленность казачества с лингвистической точки зрения.

К культу старины относятся заговоры, старинные обряды, обычаи и преувеличенные бытовые особенности – опять-таки старый, потрепанный хлам, который фигурировал в официальной литературе и являлся важным элементом для того, чтобы спаять казачество и противопоставить его остальному населению России.