Море житейское

- Как же так, за ведро яблок?

- Как? Да так. Я сам с Липецкой области. Как пошел этот бардак, как стали коммунисты задницу доллару лизать, все захирело, сады побросали, дичают. Мы с парнями прошли по полосе, собрали паданцев, вынесли на дорогу, хоть на бутылку продадим. Тут «бобик» милицейский, зондеркоманда. «Откуда яблоки?» - Мы, по дурости, честно: «С полосы». - «Залезай, садись».

И опять, дураки, сели. И чего сели? Привезли. «Ну, всех оформлять не будем, бери кто-нибудь на себя». Я и высунулся: «Пишите на меня». Записали, отпустили. Через месяц повестка: суд. Ни хрена себе заявочка. Это ж паданцы, яблоки-то, полоса ничейная. Там и адвокат. «Что ж мне шьют-то?» Он, будто и никто, пришел посидеть, морда утюгом, в зубах ковыряется. «Принеси справку, что яблоки ничьи». А кто мне такую справку даст? Уже ни сельсовета, ни колхоза. Так и заткнули на три года. Будто опять в армии отслужил. Только кормежка хуже. Сечка и картошка. У кого родственники, легче. Передачу притаранят, охранники сумки перетрясут, что получше - себе, но что-то же и оставят. Еще кому-то нужным сунут, тому-другому, отряднику, конечно, и живут. А туберкулез там гуляет! Я на вас кашлять не буду. - Он опять немного отпил. - Выпустили, а куда идти? Кантуюсь тут. Прошу денег, но на билет же все равно не собрать, хоть на пузырек нацыганю, и то. Да и к кому я туда приеду? Родители умерли, дом заняли чужие, меня выписали. Иди докажи. А что зэк докажет? Мне сейчас главное - к ночи напиться, меня и заберут в ментовку. Хоть отосплюсь. Напинают, конечно. Да ничего, дело привычное. Обшарят, а чего у меня красть? Боюсь, что и забирать не будут. Вывезут на свалку и пристрелят.

- Да ты что?

- А ты не знал? Ну, наивняк. - Мужчина еще отпил. - Так-то я даже и рисовал, и в художественное хотел поступать. Нет бумажки?

Бумажка нашлась. Мужчина ловко извлек из телогрейки карандаш и быстро начертал довольно сложный узор.

- Не понял, чего?

- Орнамент какой?

- Кельтская тематика. Для татуировки. Этим и зарабатывал. Может, и тут кого найду, ты не знаешь мастеров?

- Но это же дикость, это ж для дикарей, для уголовников.

- Я и есть уголовник. А дикарей среди пацанвы через одного.

- Что, и у тебя есть татуировка? - Я посмотрел на его руки - чистые, без следов иглы.

- Немножко. Показать? - Он снял телогрейку с одного плеча, закатал клетчатую рубаху. У локтя открылась татуировка - красивая девичья головка. - Я ж любил одну. Вот.

- И поезжай к ней.

Мужчина засунул руку в рукав.

- Нет. - Он тяжко вздохнул.- Тут не проханже, шансов нет.

- Замуж вышла?

- Да хоть и не вышла. Я ж не гад какой человека делать несчастным. Я ж пью.

Тут и я вздохнул.

- Иди в церковь. В сторожа. Двор подметать.

- Думал уже, думал. У нас и батюшка в зону приходил. Утешал. Верили, молились. Молились, а как же, на свободу рвались. Бог помог, вышли -и про Бога забыли. Ну пойду я в сторожа, а как выпью да что сворую?

- Тебя как зовут?

- Дима. Кликуха Димон.

- Чего тебе советовать? Крещеный?

- А ты как думал? Я же русский. В том и дело, что русский, а нас за людей не считают.

- Но ты сам-то себя считаешь человеком?

- Я-то считаю, а всякая сволота на нас тянет.

- Что тебе до них? И не Димон ты, а Митя.

Он достал извнутри телогрейки пузырек, взболтнул.

- Ну чего, давай прощаться. - Я протянул руку.

- Спасибо, хоть поговорили,- сказал он. - Может, когда и встренемся?

- Может, и встретимся.

- Анекдот хочешь на прощанье? Как мента хоронили?

- Как?

- Три раза на бис.

Нет, не встретились мы больше. И никакой сюжетной закругленности не получается. Да тут и никакая не литература. Пропал ты, Митя? Жив? Убило тебя государство.

МОСКОВСКИЙ ДВОРИК

Есть такая замечательная, трогательная картина Поленова «Московский дворик». Сейчас таких двориков не осталось. Все застроено, все стеснено, все залито асфальтом.

В одном из таких бывших двориков сидят трое мужчин: один совсем старик, другой тоже старик, лысый, но еще крепкий, третий - молодой и высокий Серега. Раннее утро. Они сбрелись по случаю поправки здоровья. Вчера они гульнули, здоровье подсадили. И деньги просадили. У них сейчас тема разговора одна, где взять средства. То, что они наскребли по карманам, очень недостаточно.

- А Сеньки-то что нет? Он же платежеспособен, - спрашивает молодой лысый старик.

- Так ты что, не помнишь? Значит, хорош был, - говорит Серега. - Он же при всех сказал, все слышали: прямо ультиматум какой, целый меморандум вывесил: не буду больше пить. Не именно в этот раз, а вообще, говорит, не буду. Жену, говорит, жалко. Больная, говорит. Вспомнили?

- А, да, - вспомнил лысый.

- Чего их жалеть, они живучие как кошки, - говорит Серега. - Они такие все больные, и так всегда преподносят, что из-за мужей только и больные. Больные, а мужей именно они все равно закопают. И дальше пойдут болеть.

- Но есть же вдовцы, - хрипит старик.

- Так это выставочные экземпляры. Вроде тебя. Вдовцов-то быстро бабы подбирают.

- Меня хоть бы кто подобрал.

- Живи один и радуйся! А то придет и: че это ты опять носки разбросал, где это рубаху порвал? Причина в том, - назидательно объясняет Серега, - что жены боятся, что муж один без нее не останется, и загоняют его в могилу. А вдова кому нужна, особенно если без капитала, да и квартиру на детей оформила, а у самой только радикулит.

- Подожди, - останавливает его лысый, - чего ты про баб? Они не опохмелят. Он же вроде вчера взнос платил?

- Кто, Сенька? Платил.

- И не выпил?

- Нет.

- Все равно пусть и сегодня платит. Мало ли - не пьет. И дурак может не пить. Не пьешь - плати!

- Двойную цену! - поддерживает Серега. - У нас башка трещит, а он в библиотеку пошел. Пусть откупается. За него же будем страдать. Я позвоню.

- Закуски пусть тащит, - просит старик. - Хоть поедим. У него жена здорово стряпает.

- Вот они и держат нас за желудок.

- Да я вообще рукавом утрусь, и сыт, - говорит лысый.

- Звонить не надо, - решает вдруг Серега, - чтоб на нее не нарваться. Надо живьем идти. Вроде как насчет чего дельного. Вроде как мне пассатижи нужны. А зачем мне пассатижи, чего придумать?

- Скажи: проводку менять, - советует лысый. - Иди, иди. Причешись. Ты ему расскажи про Петьку, припугни. Тот тоже резко тормознул. Не пил, не пил, да потом так загудел! Обои со стен содрал, продал и пропил.

Сергей встал было, но опять присел.

- Это дело надо перекурить.

Закурили. Курят. Томительное молчание прерывает опять же Серега. Он вспоминает вчерашнее веселье:

- Вчера рассказывал вам, как меня в военкомат таскали?

- С чего бы мы помнили, - отвечает лысый. - Ладно хоть дома ночевали. А чего тебя таскали?

- Девять повесток. Одна за одной. На десятую пошел. Обследование. У меня же, говорю, глаз стеклянный, ум деревянный. Пишут: годен ограниченно к нестроевой хозяйственной. В обоз. Забрали на три месяца. Конституция! Присматривать за погрузкой на платформе. Мне что, присматриваю. С одним-то глазом. С одной стороны грузят, с другой воруют. А чего не воровать, уже всю Россию растаскали.

- А, это ты рассказывал, - вспоминает лысый. - Это как вы там запчасти толкали? Рассказывал. Еще что-то про француженок было. Не помнишь?

- О-о! Это нечто. Сидят две француженки на Елисейских полях. Нет, на Эйфелевой башне. Смешнее. Одна говорит: «Опять мой паразит нажрется как свинья, на ушах приползет». Другая ей: «Ну все-таки сам придет. А мне еще своего гада искать придется. Же ву при, се ля ви». Это разговор француженок. Я это вообще-то сам почти придумал. Нужны же положительные эмоции.

- Чего это нам, подыхать, что ли? - спрашивает старик.

- Иду, иду. Ну! - Серега решительно встает и чеканит первые три шага. Старики, старый и молодой, молчат. Молчать тяжело. Старый долго