Мемуары

Я не берусь передать, что происходило во мне. Я чувствовала, что силы меня покидают, и мы падали, обнимая друг друга, когда меня вырвали из ее объятий. Муж отвел меня в мою комнату. Я упала на колени перед крестом и долго молилась вслух. Г-жа де Тарант говорила мне потом, как она была тронута словами молитвы, естественно проистекавшими у меня из души. Мой муж был так растроган, что стал на колени рядом со мной.

О смерть! Сколько чувств возбуждаешь ты в нас, какие истины, открываешь ты нам! Ты конец и начало, ты разрушаешь для того, чтобы возродить. Каждая капля крови во мне была проникнута ее ледяным дыханием.

Мать умерла через полчаса после того, как я ушла от нее. Немного раньше она потеряла способность говорить, но у нее осталось еще силы взять руку моего мужа и поднести к своим холодеющим губам. Он принял ее последний вздох. Это право принадлежало ему, как самому верному другу, любящему сыну и опоре ее старости.

Мать часто выражала желание, чтобы ее похоронили в одном из ее имений Калужской губернии, где она родилась. То же самое желание было выражено в найденной после ее смерти записке, написанной ее рукой и адресованной моему мужу. Муж обратился с просьбой к Императору о разрешении исполнить последнюю волю моей матери. Государь очень милостиво согласился и приказал, чтобы заупокойные службы были совершены во всех церквях, мимо которых будет проходить тело покойной.

Устройство всего этого заняло много времени. Пока же гроб с телом покойной поставили в часовню, предназначенную для этого, около католической церкви и кладбища иностранцев. Позаботились, чтобы я не знала, когда эти дорогие для меня останки будут увезены.

Муж был в этом случае для меня, как и во многих других, ангелом-хранителем. Он взял на себя все расходы, хотя они должны были лечь на моего брата, получавшего после матери наследство и жившего недалеко, во Франкфурте-на-Майне. Но муж считал для себя действительным удовольствием позаботиться о моей матери после ее смерти, как он заботился об ней при ее жизни.

Г-жа де Тарант не покидала меня ни днем, ни ночью; ее нежная заботливость обо мне была торжеством дружбы. Печаль лишила меня сна. Каждый вечер в одиннадцать часов я испытывала волнение и страдания, которые могут быть поняты только сыновней любовью. Это продолжалось около двух месяцев. Г-жа де Тарант садилась с книгой около моей кровати и уходила от меня только в четыре часа утра, когда я, совершенно истощенная, впадала в отупение. Она рано вставала, чтобы отправиться молиться за мою мать; такая чувствительная и настоящая заботливость смягчала горечь моего сердца.

В это время случилось одно событие, которого я никогда не забуду. Я сидела одна утром у себя на диване, погруженная в печальную задумчивость. Муж вошел в комнату и сел рядом со мною. Мы некоторое время молчали; его глаза наполнились слезами, и он, рыдая, бросился ко мне, говоря: «Мы оба осиротели, будем же утешать друг друга».

Зима печально прошла для меня; настоящая законная скорбь никогда не истощается. Религия смягчает ее остроту, но не уничтожает ее совершенно, и она прекращается только со смертью. С соизволения Божьего время только укрепляет нас, чтобы мы могли переносить ее в течение дальнейшей жизни.

В апреле месяце г-жа де Тарант отправилась на несколько недель в Вену, и мы условились выехать ей навстречу в Прагу. Я спускалась с прекрасной горы Гейерсберг пешком или в кресле, которое несли крестьяне. Эти носильщики живут на вершине и привыкли совершать это путешествие, требующее много силы. По временам они отдыхали; я пользовалась этим временем, чтобы собирать ползучие растения, которые произрастали в тени прекрасных дерев. Я думала о действии времени, при помощи которого нежным растениям удается укорениться в самой твердой скале. Я видела также борозды, промытые дождем в скалах, и мне приходила в голову масса сравнений между миром физическим и духовным. Образы и цвета привлекали мой взор, побуждая меня взяться за палитру. Но где я возьму кисть, чтобы передать природу! Самое удачное подражание все-таки только мечта, которая поражает нас вначале, но потом, когда вглядишься, иллюзия пропадает.

Я провела два дня в Теплице. Я отправилась гулять вечером с детьми. Подходя к одному из питейных домов, я услыхала звуки прелестной музыки, раздавшейся по долине. Я остановилась, чтобы послушать. Играли совершенно незнакомое мне вальсы, но они пробудили во мне воспоминания. Таково действие музыки; всегда она гармонирует с чувствительностью, подобно туго натянутой струне, звучащей при малейшей вибрации. В природе все звуки; достаточно ударить, чтобы убедиться в этом; но ничто не сравнимо с голосом: он вводит слова к нам в сердце, и, если в отсутствие дорогого лица голос напомнит его, все исчезает перед глазами, и мы переносимся на крыльях мысли к нему, заставляющему все исчезать, оставляя нам только счастье чувствовать его.

На следующий день после нашего приезда в Прагу к нам присоединилась г-жа де Тарант. Прага — живописный город с отпечатком старины. Я люблю старинные города, они внушают уважение. Время, в которое мы находились в Праге, было самым интересным в году. Праздновали день Св. Иоанна Непомуцена, покровителя города, где он родился и претерпел мученичество. Праздник продолжался неделю. Много народа съезжается из окрестностей; в кафедральном соборе, где находится массивная серебряная рака с телом святого, была пышная служба. Мы слушали мессу с хоров; говорили проповедь на чешском языке, очень похожем на русский. Мне было невыразимо приятно, что я поняла всю проповедь. Мы осмотрели весь город. На красивом мосту через Молдову была поставлена закрытая часовня, посвященная Св. Иоанну, и перед ней постоянно стоял на коленях народ. Прохожие с уважением снимали шляпы. В общем, чехи набожны и добродушны.

Мы провели в Праге два дня, в течение которых осмотрели много монастырей. В первый раз в жизни была я в католическом монастыре. Те, которые я видела в Париже, были уничтожены. Там были только собрания. Г-жа де Турцель показала мне одно из них, собрание монахинь-кармелиток. Они жили в здании бывшего монастыря кармелитов. Большое число монахов было убито там 2 и 3 сентября 1792 года. Коридоры окрашены кровью. После эпохи Террора г-жа Жокур, бывшая воспитанница кармелитского монастыря, купила это здание и созвала сестер, поспешивших отправиться туда. Но правительство косо смотрело на них, и они не имели права носить монашеского платья. Они выбрали для себя однообразный костюм цвета (неразборчиво. — Примеч. пер.) с головными уборами и косынками из белого полотна. Я была за вечерней в этой общине, и так как я была очень нездорова, то были так внимательны, попросили помолиться за меня почтенного старика, духовника монахинь.

Но я возвращаюсь к Праге. Секретарь местного архиепископа взялся быть нашим чичероне. Проходя по улице вместе с ним, мы встретили его знакомого, старого кармелита; последний был саксонским офицером-лютеранином и стал католическим монахом. Он был духовником в монастыре кармелитов. Наш спутник попросил его провести нас в церковь этого монастыря и показать нам сквозь решетчатое окно одну из монахинь-кармелиток, умершую сто тридцать лет тому назад. Он согласился. Когда мы были в церкви, он подошел к окну, сделанному на высоте груди, и сказал шепотом несколько слов. Сию же минуту изнутри отдернулась зеленая занавеска, и мы увидали в маленькой квадратной комнате мертвую монахиню, сидевшую в кресле. На ее лице не было никаких следов разложения, кроме нескольких пятен. Глаза были спокойно закрыты, нос и рот великолепно сохранились. Руки были худые, но не похожи на руки трупа. Монахини по очереди дежурят около нее.