Звать меня Кузнецов. Я один

Кузнецов говорит:

— Грядущее третье тысячелетие будет моим… Ты знаешь, у русских поэтов есть традиция создавать себе «памятники». Тредиаковский, Державин, Жуковский, Пушкин обращались к теме «памятника» Горация…

Возможно, ты не обратил на это внимания, но посвящённое тебе стихотворение «Здравица памяти» есть по существу тоже вариант «памятника». Я ушёл в нём от самовосхваления, но сразу обратился к отрицанию и: «Во здравье мёртвых, а верней, незримых» — пошло уже миросозерцание. «Искусство было» — с этим можно спорить или соглашаться, но это вздох, просто вздох… «В беспамятстве гордыни» — гордыня ничего не помнит и не хочет знать, кроме себя. «Я памятник себе воздвиг из бездны / Как звёздный дух» — это реплика на «выше александрийского столпа». Но всё-таки у Пушкина материальное сравнение. А что такое дух или бездна? Тьфу и больше ничего, т. е. ничего материального. Это целиком памятник из слов. «Назвав ей имя храброе моё» — меня же зовут Георгий. На кургане каменная баба — да, я и там побывал. А «частью на тот свет подался» — это по-другому сказанное «весь я не умру»…

(…) Я читал своим студентам лекцию на тему «Стыд и совесть в поэзии Пушкина» и в числе прочего утверждал, что ценность этих обеих дефиниций перекрывается у него самодовлеющей красотою русского слова… которая и делает его творчество цельным. Зря ты в своём псевдоинтервью

решился оперировать понятием нравственного. И на что тебе ум, ведь ты весь в осязательном…

(…) Итак, ты уезжаешь в Екатеринбург… Будь там осторожен. Ты прямой, в людях не разбираешься. Если не хочешь, чтобы у тебя возникли лишние трудности, запомни: молчать, молчать и молчать. Это очень поможет. Иначе съедят. Там скрываются враги, которых ты не знаешь. Тем они и опасны. Если спросят, почему ты так неопределённо говоришь, отвечай, что неопределённость твоих ответов вызвана неопределённостью вопросов. Не пей с незнакомцами.

Знай: провинция нестерпимо спесива…

Кузнецов приходит подстричься.

— Пьёшь?

— Нет, всё — бросил. Теперь не буду пить до самого 60-летия. Допился до глюков. И постоянно слышатся голоса: «Сволочь, сволочь, сволочь! Сука, сука, сука! Тварь, тварь, тварь!» — и всё это голосом Батимы… Вызывают на спор. Но я-то уже учёный. В прения с ними не пускался, а попросил Катьку поставить 40-ю симфонию Бетховена (?! — П. Ч. Может, Моцарта?), и она меня спасла. Попробовали пробиться сквозь музыку два-три раза, но слабо… вполне можно выдержать… Но я всё же позвонил в наркологический центр, а там говорят: «…Ждите утра. Будь острый психоз — тогда другое дело. Мы в два часа ночи не поедем». Ну что ты будешь с ними делать? Всё же перетерпел. Но испугался. Нет — хватит пить.

— Похоже, тебе досаждали не те голоса, которые слышала Жанна д’Арк. Ты к 60-летию что-нибудь издашь?

— А где деньги взять? Хорошо, что хоть на «Русский зигзаг» нашлась венесуэлка, отвалившая $500. А наши — нет, не дадут…

Кузнецов в мастерской.

— Был недавно полторы недели в Сирии, видел замок крестоносцев… Ты Галковского читал? Он всё хвалится, что гений… А в чём его гениальность? В том, чтобы ругать других? Ты говори от себя и про себя. Других не трогай…

— Но ведь ты тоже «обругал» Петрарку, Пушкина, Тютчева…

Жизнь Кузнецова была не жизнь, а алкогольная «смерть поэта». Про него было бы вернее сказать не «пьющий поэт», а «пьяница, пишущий стихи», притом святой пьяница, ибо кроме водки, когда он запивал, ему решительно ничего не хотелось, даже славы, хотя все стихотворцы болезненно тщеславны. Пьянство было для него великим Служением, своего рода священнодействием, можно сказать, «несением креста», а не пошлым времяпрепровождением или скверной привычкой…

Как адепт шапкозакидательского «стихийничества» Кузнецов был если не удручающе жалок, то просто смешон. Вообще, стоит чуть ли не каждому второму русскому стихоплёту выпить стакан, как из него, словно из дырявого ведра, начинает валиться «родимый хаос» вместе с «бездною», «цыганской венгеркой» и проч. «дионисийством»… Многие годы он заливал своё неутолимое тщеславие дешёвой водярой, после чего начиналось комическое трансцендирование спьяну: для чего, де, я рождён?.. не для переводов же… и не для запоев…

Правда, коль скоро само слово «стихи» происходит от стихии, то Кузнецов здесь всего лишь продолжает давнюю поэтическую, и в том числе пушкинскую, традицию, с его «прощай, свободная стихия» (как будто стихия где-нибудь и когда-нибудь была свободна!)… И вот эти-то стихи, т. е. мерная словесная стихия как священная смола, бальзамирующая и превращающая в мумии (до «судного дня», ха-ха, когда рак на горе свистнет!), в антикварные раритеты, в курьёзы кунсткамеры те напрасно-случайные сколки и мгновения прожитой поэтом жизни, которыми можно… что?.. колоть орехи? В общем, только забавляться… эти стихи тем не менее оказываются единственной или наиболее «вечной» реальностью. «Десять на одного»… Поэт заклинает и запечатывает врагов в слове «на века, до конца, навсегда». «Клопы в янтаре» — необычайно поэтично, не правда ли? В его стихах много подобных и иных насекомых. Разумеется, это лучше, чем «ананасы в шампанском», но всё же… Тьфу… Ну всё не по-моему. Очень уж он стихийно-своенравен.

Общественная стихомания 70-х годов неизменно связана с именем Юрия Кузнецова.

В 1983 году мне казалось, что поздний Кузнецов будет глубже и значительнее раннего.

Спрашивал, нельзя ли представить ад в виде лабиринта, и просил сохранить разговор втайне.

Вал. Вик. говорила, что 10 марта 2002 г. священник Шаргунов, по словам С. Куняева, несостоявшийся литератор, ведущий службу в храме Николы в Пыжах, сильно критиковал по радиостанции «Радонеж» поэму Ю. Кузнецова «Путь Христа». Ну что ж, попам так же свойственно издавна сердиться на поэзию, как поэтам радоваться на религию.

Вообще говоря, искать и находить источник вдохновения в священных текстах — священная обязанность поэтов.

Похвалялся присущим ему мифологическим мышлением. Многие, де, пытаются писать по-кузнецовски, но ни хрена не выходит. Вместо мифов получается какая-то скверная фантастика. Я, будучи настроен миролюбиво, сдержанно, но почтительно поддакивал.

, Батима рассказала Валентине Викторовне по телефону, что во Внуково, по дороге от дачного кооператива писателей к станции её догнала легковая машина, стала теснить к обочине, и когда совсем сбитая с толку и прижатая к деревьям Батима, наконец остановившись, обернулась, из машины высунулась жена живущего под Кузнецовым на первом этаже стихотворца У<…>а, сильно досаждающего ему пьяными оргиями, и злорадно спросила: «Ну что, крыса, боишься меня? Страшно?» Потрясённая столь дерзким нападением, Батима опрометью вернулась на дачу, заявила мужу, что до тех пор, пока он не разберётся с У<…>и, ноги её во Внуково не будет, затем после четырёхчасовых поисков местной милиции, которая расположена даже не во Внуково, оставила дежурному заявление с требованием привлечь У<…>у к ответственности и теперь горячо обсуждает с юристами Верховного Суда РФ, где она работает, как бы всё-таки наказать мерзавку…