Правда об Афганской войне

– А как обстоят у нас дела с сохранением военной тайны при подготовке операций? – спросил я Черемных.

– Эх, Александр Михайлович, в этом деле мы глупцы.

– То есть как?

– Ну посудите сами… Давайте поразмышляем.

И мы размышляли. Сергей Леонидович, будучи человеком опытным, доводил боевые задачи до частей и подразделений на рейд не раньше, чем за двое – максимум трое суток. Афганской стороне задача ставилась за сутки до начала рейда. И все равно – о любом рейде становилось известно душманам! И участники рейда часто попадали в западню или ловушку.

Воевать и видеть, как нас повсюду предают – что может быть тяжелее? Мы не исключали, что это делалось преднамеренно и в согласии с главным принципом афганского руководства: чем хуже – тем лучше. Для решительного пресечения утечки сведений из частей и соединений афганской армии к моджахедам центральное политическое и военное руководство ничего не делало. В результате и мы, и участвовавшие в рейде афганские части и подразделения несли огромные потери. Учитывая все это, мы прибегли (по моему решению) к необычному, даже своевольному и рискованному способу сохранения в тайне наших планов. Об этом расскажу я чуть позже…

– Карты-то … – и Черемных зло выругался – с планами боев на очередной месяц лежат в столах у Бабрака и Рафи. Без охраны! – И еще злее: – Думайте, где и когда нас накроют…

– Думаю, – без энтузиазма ответил я.

Настало время прощаться с Соколовым и Ахромеевым. На ужин в посольстве по случаю их отъезда пришли высшие должностные лица афганского руководства.

Как и подобает в этом случае, много добрых слов произносилось в адрес отъезжающих. Табеев воспользовался поводом, чтобы громогласно заявить о тесном взаимодействии посольства и парткома с военными, благодаря чему, дескать, в стране твердо установлена народная власть и можно смело надеяться, что в скором времени Афганистан станет чуть ли не членом Варшавского Договора. Сергей Леонидович, как человек сдержанный, слушал молча, да и мысли его уже, вероятно, были далеко, в Москве – там придется докладывать членам Комиссии ПБ и о сделанном, и о положении в стране, и о перспективах. А перспективы эти…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

За свою долгую армейскую службу: от красноармейца-курсанта полковой школы в 1940 году до генерала армии и командующего войсками перворазрядного военного округа, а затем и первого заместителя Главкома сухопутных войск СССР – всюду, по мере роста моей служебной каланчи – я твердо придерживался правила: быть всегда готовым к выполнению любого служебного поручения, большого или малого.

И в соответствии с этим правилом – нес свой армейский крест, оправдывая (как тогда было принято отмечать) доверие руководства Минобороны, ЦК КПСС, Политбюро и лично самого Генерального секретаря. Да, такой был лексикон.

Мне был чужд рьяный и беспринципный карьеризм, я старался вырабатывать в себе стойкость и деловые качества офицера, генерала «открытого боя». И эти качества не раз находили применение на практике. Однако среди начальников высокого ранга мне иногда приходилось замечать и иные устремления, которые, как я считал и считаю, не. соответствуют кодексу порядочности.

Опишу один неприятный для меня эпизод взаимоотношений высоких военных чинов Министерства обороны. Вспоминать об этом противно, ну да уж – что было, то было…

…На следующее утро, после приема в посольстве, устроенного в связи с отъездом из Афганистана группы С. Л. Соколова, все приехали в Кабульский аэропорт, чтобы проводить военачальников. Афганцы, у которых по традиции принято пышно встречать, на сей раз, и тоже в соответствии с традицией, демонстрировали скромность: отработанный пар выпускают без свистка – он свое дело сделал.

На проводах группы Соколова были все (кроме Бабра-ка) политические и государственные руководители во главе с Кештмандом. Присутствовала и вся верхушка нашего посольства.

Почетный караул не выставлялся.

И вот в последние минуты, перед тем как отъезжавшие вошли в самолет – в суматохе прощания, объятий и поцелуев, взяв меня осторожно под локоть и подтолкнув в сторону от других, Ахромеев нервно, тихо и с дрожью в голосе, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

– Строго конфиденциально.

– Слушаю, Сергей Федорович.

– Министр просит… – Ахромеев явно не торопился…

– Я слушаю.

– Понимаешь, я передаю… Он просит, чтобы ты самые важные данные по войне докладывал только ему, министру (и Сергей Федорович сделал на этом слове особое ударение), а не Огаркову.

– Ты о чем это, Сергей, говоришь? – вспыхнул я.

– Сам понимаешь о чем. – И, переминаясь с ноги на ногу: – Мне все это до одури… – и он сплюнул, не договорив фразу.

Я чувствовал себя раздавленным, хуже: облитым помоями. Даже растерялся и не сразу нашел что ответить. Сказал лишь:

– Не по адресу. – И уже потверже повторил: – Не по адресу.

– Мое дело передать просьбу. А ты думай и решай – и мне послышались в его словах нотки нахальства и дерзости.

Мы услышали голос Соколова, стоявшего у трапа:

– По коням!

Ахромеев бегом двинулся к трапу, и я зашагал за ним.

Обнялись с Соколовым. Я пожелал ему мягкой посадки.

– Ну а ты здесь крепись, поддержу, – по-доброму, мягко сказал Сергей Леонидович.

Мы с Ахромеевым посмотрели друг на друга и после секундного колебания горячо и нервно обнялись.

– Прости меня! – он был явно смущен. – Прости!

– Я-то прощу… А история?

– А-а! – и он не по возрасту легко взбежал по трапу в самолет.

Я не стал дожидаться, как принято, пока самолет наберет высоту и ляжет на курс и незаметно уехал с аэродрома.

Прошло немало лет, но до сих пор мне памятны все детали того разговора. На душе становится муторно, и кажется, что уши начинают гореть, как если бы меня уличили- в чем-то неблаговидном.

И дело не в том, что я впервые столкнулся с интригой – конечно, мне и ранее приходилось наблюдать непорядочность среди высоких военных чинов. Но то, что я узнал в тот день – о нечистых отношениях в треугольнике Устинов – Огарков – Ахромеев, меня поразило, подорвало всякую мою веру в существование порядочности вообще.

Шла жестокая, большая война, которая требовала, как я считал, абсолютной кристальной чистоты в отношениях между людьми, по чьим планам и приказам здесь гибли сотни и тысячи людей.

И вот старикашка Устинов, чтобы скрыть свою немощь и свою некомпетентность и чтобы «достойно» выглядеть перед подчиненными, решил получать от меня важнейшую информацию о войне путем «обходного маневра», то есть минуя Огаркова!

Уму непостижимо!

Я ходил от стенки к стенке в своем кабинете и размышлял, сопоставлял уже известное и пытался просчитать еще не известные мне факты из кремлевской закулисной жизни.

Устинов – один из пяти главных руководителей СССР. В прошлом – сталинский нарком боеприпасов, а затем нарком вооружений. Один из организаторов создания и развития атомной промышленности в стране. В этом его заслуга, и вряд ли кто другой смог бы столь эффективно организовать дело по созданию атомного щита государства. Вместе с тем, он опытнейший сановник, приближенный в свое время к Сталину, обласканный им, а впоследствии и Хрущевым, Брежневым, Андроповым.

Устинов, конечно, силен. Но сила его, похоже, уже в прошлом. Мы, командовавшие войсками округов, знали, что армейская среда злословит в отношении Устинова как министра обороны, называя его «чучелом гороховым». Не странно ли? .

С Дмитрием Федоровичем я общался неоднократно и вспоминаю его портрет со всеми подробностями. Вот он, стоит рядом со мной – старый, дряхлеющий, на широко расставленных полусогнутых ногах, носками вовнутрь. Фуражку он носил по-одесски, набекрень, кокарда находилась при этом не на линии носа (как положено по форме), а над правым глазом, из-под фуражки виднелись подкрашенные хной волосы; пряжка ремня также была сдвинута набок.

Я с трудом увязывал его облик с воинским званием маршала Советского Союза и с должностью министра обороны.