Правда об Афганской войне

– Товарищ министр обороны! – не в меру громко отчеканил Черемных, – товарищ О. присутствовал у Бабрака Кармаля, когда Главный военный советник докладывал о задачах 40-й армии и ВС ДРА на ноябрь месяц 1980 года.

О двух картах Черемных, конечно же, умолчал.

– Ладно, – буркнул Устинов, – а товарищ Спольников, – не унимался Устинов, – участвовал в разработке этого плана?

Устинов явно решил наотмашь бить по самолюбию кадровых военных, уделяя весьма подчеркнутое внимание представителям ведомства Ю. В.

– Я спрашиваю: Спольников участвовал в работе или нет? – грубо рявкнул сталинский нарком.

Лицо Огаркова вытянулось, Соколов невозмутимо молчал, остальные притихли.

– А? – громко и тяжело закашлял Устинов.

– Дмитрий Федорович, обо всем и в полном объеме м доложим Юрию Владимировичу, – твердо и уверенно пытался подытожить этот неприятный для нас разговор Огарков. И продолжил:

– Разрешите нам дальше продолжить работу.

– Пожалуйста, – уже мягко вымолвил Устинов, – и докладывайте, докладывайте, докладывайте. Днем и ночью докладывайте. Все это очень важно…

Во время своего доклада я постоянно смотрел на Соколова, пытаясь понять, как отреагирует на него Сергей Леонидович, ведь именно сейчас он в полной мере увидел, как я собирался «продолжать» его линию боевых действий. Думаю, он все прекрасно понял и в душе согласился: было время – он все решал, как считал нужным, а теперь пришел новый человек и принимает свои решения на основе собственного анализа.

Устинов спросил его об отношении к содержанию доклада.

Соколов ответил, что надо утверждать.

– Конечно, надо утверждать, – согласился Устинов.-Но я думаю, нужно, чтобы и Юрий Владимирович свою подпись поставил.

Встречи с председателем КГБ мне пришлось ожидать недолго. Он принял сразу же, как только я оказался в его приемной. Встретил, как и прошлый раз, на середине кабинета. Поприветствовал тепло и, вроде бы, дружелюбно. Лицо Андропова показалось мне еще более мучнистым, а голос визгливее, чем в прошлую нашу встречу. Я подробно доложил ему о целях и задачах на ноябрь месяц, поставленных перед 40А и ВС ДРА. Сказал, что обо всем этом мною доложено товарищу Устинову.

Он внимательно выслушал мой доклад и тихо спросил:

– Каковы, по вашему мнению, отношения внутри Политбюро ЦК НДПА?

Мне не хотелось вязнуть в политических интригах. Я нес ответственность не за отношения внутри Политбюро ЦК НДПА, а за войну. Поэтому от прямого ответа уклонился:

– Юрий Владимирович, очевидно, более объективно доложат об этом Табеев, Козлов и Спольников.

– Ну хорошо. А как крылья?

– Парчам сейчас насчитывает около полутора тысяч членов. Это элита, верхушка, это, главным образом, власть в центре, в Кабуле, в министерствах, в ЦК и администрация в провинциальных городах. Но хальк – тринадцать-тринадцать с половиной тысяч – доминирует в армии. И мы должны это учитывать. И очень с этим считаться.

– Надо, однако, форсировать рост парчам.

– Хальк – армия, – говорю я, – и там, в подразделениях, частях, даже соединениях он всесилен.

Андропову, чувствую, это не понравилось. Но он продолжал:

– А каково ваше влияние на товарища Бабрака Кармаля?

– Мне трудно сказать, каково мое влияние на него. Да я и не ставлю цель иметь на него прямое влияние. Мое дело выполнять указания Центра. И как можно лучше решать боевые задачи.

– До меня доходит, Александр Михайлович, что при докладах афганскому руководству ваши выводы довольно однозначны…

– Не вполне понимаю, Юрий Владимирович.

– Ну, надо предлагать какие-то варианты, а уж они пусть выбирают.

– Такую возможность я им даю. Но все-таки окончательный выбор, наверное, должен быть за нами, за мной, как за Главным военным советником.

– Это, конечно, правильно, – согласился Андропов и немного помолчал.

– А как поживает Анахита Ротебзак?

Я смутился, не сразу поняв, о ком идет речь. И Андропов не замедлил продолжить:

– Вы что, ее не знаете?

– Знаю, конечно знаю, Юрий Владимирович, – и в памяти уже возникло все прочитанное и услышанное об этой женщине.

– Она ведь в свое время спасла Кармаля.

– Слышал об этом, Юрий Владимирович.

Мне было известно: однажды на митинге в Герате, когда Бабрак Кармаль призывал к свержению короля, мусульмане забросали его камнями и готовы были убить. В этот момент к собравшейся разъяренной толпе выбежала с белым платком в руке молодая и красивая Анахита Ротебзак и, бросив этот платок под ноги собравшимся, не позволила расправиться с Бабраком.

Андропов, как бы продолжая мои воспоминания об Анахите Ротебзак, с улыбкой и с каким-то особым удовольствием произнес:

– Королевских кровей женщина! Будьте к ней внимательны. Она в критический момент поможет вам.

– Хорошо, – отвечаю.

– А как дела с сохранением тайны? С замыслом вот этих операций? – он показал рукой на карту.

У меня по спине пробежали мурашки. Через толстые стекла очков меня буравил пронзительный взгляд Андропова. Неужели кто-то… Нет-нет, не может быть…

– Надеюсь, все в порядке?

Не знаю, как чувствует себя человек на детекторе лжи, но в кабинете Андропова я был брошен в темную холодную бездну. Казалось, в какую-то долю секунды, что все пропало, легенда разоблачена, и неожиданно для себя я резанул:

– Все в порядке, Юрий Владимирович!

Словно тяжело больной, я вышел из кабинета Андропова.

Громыко нас заслушивать не стал.

В ЦК КПСС не пригласили.

Я один зашел к Огаркову. Он с обычной проницательностью спросил:

– Ты ЭТУ карту докладывал Кармалю, Рафи и аппарату посла?

Я поискал такие слова, чтобы и смысл их был ясен, и чтобы на Николая Васильевича не перекладывать часть ответственности за мою грязную игру. Да, именно грязную: И я ответил:

– Вы прекрасно понимаете, какую карту я докладывал Бабраку. Ее же, после ознакомления посла, представителя ЦК и КГБ я отдал Рафи.

Я подчеркнуто произнес слово «какую», что не оставило у Николая Васильевича никаких сомнений в моих действиях. И он сказал:

– Ну, и слава Богу!

В его словах я услышал себе поддержку и одобрение..

К началу операции «Удар» у меня уже был создан аппарат фронтовой группы управления (ФГУ) сокращенного состава. Об этом я еще в Москве, перед отлетом в Афганистан, просил Огаркова. И он обещал мне содействовать. Обещание свое Николай Васильевич сдержал. Я особо вспоминаю об этом, потому что ФГУ – важнейший инструмент в руках ГВС, без которого я не имел бы возможности самостоятельно и творчески работать, не чувствовал бы по-настоящему ни реальности боевых решений, ни поля боя, ни маневра в действиях, ни всей полноты ответственности за ведение войны. В Афганистане я постепенно вводил в курс дел генералов и офицеров по ноябрьским операциям. Прежде всего командарма-40 генерал-лейтенанта Бориса Ткача. А спустя некоторое время – и афганскую сторону. В последнюю очередь – за два дня или за один день – у военных это называется «Д минус два» или «Д минус один» – посвящал в планы вертолетного десантирования причастных к этому командиров как советской, так и афганской сторон.

Операция начиналась высадкой вертолетных десантов, которые перехватывали основные направления на Кабу – сначала Центр, потом Юго-Восток и одновременно Юго-Запад. Офицеры Штаба ГВС и Генерального Штаба ВС ДРА разъехались и готовили батальоны советских войск, батальоны и полки афганских войск для нанесения удара по расчленению группировок душманов в зонах.

В конечном счете, рассекая окаймленные десантами зоны на отдельные мелкие участки, мы овладевали аулами…

Началась жизнь на колесах, в боевой обстановке, в постоянной готовности встретить смерть в бою. Я находился в основном в войсках – на КП или КНП командира корпуса, дивизии, часто выезжал непосредственно в район боевых действий, на КП командира полка или в воюющий батальон.

Каждые три-четыре дня я вылетал в Кабул для доклада Бабраку Кармалю о ходе боев. Тогда же для взаимного информирования встречался и с послом: я рассказывал ему о боевых действиях, он мне – о политических новостях.