Хроника времен Василия Сталина

Николая Семеновича тогда только что назначили командиром 3-го дальнебомбардировочного авиационного корпуса. Он впервые присутствовал на столь высоком совещании, впервые видел и слышал Сталина, так что невольно запомнилось, как Сталин держался, как говорил.

— А держался он просто, естественно, мысль выражал ясно, кратко. Ставил какой-нибудь вопрос и логично, обоснованно разъяснял его.

Маршал припомнил, как и сам попросил слова и держал речь о трудностях летной работы в зимних условиях. Зима была снежная. Взлетно-посадочные полосы засыпало снегом, а технических средств для уборки его, для подготовки аэродромов к полетам недоставало. Приходилось использовать весь автотранспорт, личный состав полков, включая летный, а порой ограничиваться уплотнением снега простыми аэродромными катками да волокушами.

Когда Николай Семенович стал пересказывать реплики Сталина по поводу его выступления, я обратил внимание, как он вытянулся по-военному, сделал руки по швам, и в этом движении, которым маршал сопровождал мгновенье разговора с вождем, в легком, едва заметном сквозь улыбку трепете его взгляда неистребимым отголоском пробежало что-то давнее, грозное, от чего терялись и бледнели даже очень мужественные люди.

«Вот азиатчина! Весь мир летает зимой на колесах. В Норвегии снег выпадает на несколько метров — и то справляются и летают. Ведь лыжи на самолете снижают скорость полета, скороподъемность. Это надо понять!.. — так Сталин прервал выступление командира корпуса, но, заметив его смущение, улыбнулся, подправил мундштуком трубки усы и смягчил свой гнев: — Правда, вы не просите, как другие, возврата к лыжам. Это хорошо».

Николай Семенович запомнил все подробности той встречи, все, что говорил сам, что спрашивал Сталин.

— После его реплики я не знал, продолжать ли мне выступление дальше, и попросил разрешения сесть на место.

— Нет, продолжайте, товарищ Скрипко, — сказал он. — Мы вас слушаем…

И молодой командир авиакорпуса продолжил, говорил о частых срывах полетов из-за отсутствия топлива, задержках в его подвозе. 15 тысяч тонн горючего хранилось рядом, на складах, а взять его — в случае перебоев с подвозом — нельзя. Тревогу вызывали авиационные моторы: многие из них устарели, выработали установленный ресурс, и самолеты по этой причине простаивали. Летный состав не получал необходимой тренировки.

— Когда я начал о двигателях, о неполном использовании летных смен из-за простоя самолетов, Сталин что-то сказал Рычагову, сидевшему с ним рядом в президиуме. С совещания мы разъехались с полной ясностью — возможна скорая война. Сталин прямо и откровенно назвал нашего вероятного противника — гитлеровская Германия…

Здесь, пожалуй, уместно заметить, что в те суровые годы на различных открытых совещаниях, встречах да и в тайных кабинетах считалось нормой высказывать свои мысли, отстаивать что-то, возражать Сталину по проблемам войны. Интересно по этому поводу суждение маршала Г. К. Жукова:

«Сталин… Сложный, противоречивый, но очень умный. В войну вначале разбирался в стратегических вопросах слабо, но ум, логика мышления, общие знания, хватка сослужили ему хорошую службу, и во втором периоде войны, после Сталинграда, был как Верховный Главнокомандующий вполне на месте. Мне нравилось, что в работе Ставки не было бюрократической волокиты — вопросы решались тут же. Но предварительно он всесторонне изучал вопрос или план будущей операции. Внимательно исследовал данные, вызывал к себе людей, военных специалистов, и на заседание приходил во всеоружии. Не терпел верхоглядства, приблизительности. Между прочим, умел слушать возражения. Это неверно, что Сталину возражать было нельзя, — я возражал, доказывал, и не раз!»

Не только маршал Жуков пользовался правом высказываться и доказывать Сталину что-то свое. Мемуарная литература свидетельствует о том, что в Государственном Комитете Обороны «мнения высказывались определенно и резко» — слова Г. К. Жукова — и К. К. Рокоссовским, и А. М. Василевским, и Б. Н. Шапошниковым, и И. С. Коневым. Видные военачальники и наркомы Н. Г. Кузнецов, И. С. Исаков, С. М. Штеменко, многие другие свидетельствуют, что Сталин ценил людей самостоятельно мыслящих, умеющих отстаивать свои убеждения.

Однако продолжим о совещаниях.

— В январе или феврале, точно не помню, меня вызвали в Москву. Собралось руководство Военно-воздушных сил страны и работники авиапромышленности, — рассказывал мне как-то штурман прославленного чкаловского экипажа Герой Советского Союза генерал

А. В. Беляков. С Александром Васильевичем меня связывала многолетняя работа над книгой его воспоминаний. — Тогда прибыли все недавно назначенные командиры корпусов, дивизий, школ. Выступал перед нами Сталин. Помню, Иосиф Виссарионович перечислял новые боевые самолеты, запущенные в серийное производство, по каждому назвал скорость, потолок, вооружение, остальные тактико-технические данные. Особенно остановился на самолете-штурмовике Ил-2 конструкции Ильюшина. И вот, прощаясь, Сталин обратился ко всем: «Переучивайте летчиков, штурманов и техников на новые типы самолетов как можно быстрее! А тактические задачи решайте на Германию». Это выражение «на Германию» я услышал впервые…

Не случайно в марте сорок первого для проверки приграничных аэродромов в Западный Особый военный округ был направлен полковник Н. А. Сбытов. В то время Сбытов и сам уже командовал авиацией Московского военного округа.

— Помню, лечу на У-2 и вижу, что самолеты всюду не рассредоточены, не замаскированы — стоят как на ладони! — спустя годы возмущался Николай Александрович. — Приземлился на одном аэродроме — там новехонькие «пешки» рядком выстроились. Проверил — а они даже горючим не заправлены. Я хвост трубой и докладываю командующему войсками, тот — Щербакову, Щербаков — Маленкову. (После XVIII Всесоюзной конференции ВКП(б), которая состоялась в феврале сорок первого, Маленков был избран кандидатом в члены Политбюро и решал отдельные проблемы военно-оборонного производства.) Так вот тогда был рожден документ о положении авиации на границе. Подписали его Маленков, Щербаков, Тюленев и я, как член парткомиссии Главного политуправления РККА. А 4 мая состоялось заседание, на котором присутствовало все командование ВВС. И вот Сталин по той нашей бумаге издает приказ: «Немедленно привлечь к судебной ответственности…» Это было известно и наркому Тимошенко, и начальнику Генерального штаба Жукову. Короче, управление ВВС отправляет в пограничные округа комиссию. Та комиссия уже через пару дней вернулась и докладывает: «Все в порядке!» Ну, что ты скажешь!..

Понятны гнев и возмущение старейшего авиатора Николая Александровича Сбытова. Он видел, как по чиновничьи равнодушно отнеслись к его информации о положении на приграничных аэродромах. Да что там чья-то информация! Жернова административно-бюрократической системы без труда перемалывали даже грозные распоряжения самого Сталина — суди не суди…

Передо мной письмо из Винницы. Прислал его подполковник в отставке В. Прохоренко в редакцию газеты «Красная звезда». Письма потом уничтожались — за давностью лет, но часть удалось сохранить.

«Это было 22 июня 1941 года, — пишет Прохоренко. — Наш 17-й истребительный авиационный полк дислоцировался в Западной Украине в районе города Ковель. В мае мы перелетели на оперативный аэродром Велицк. Там мы и были ввергнуты в пучину войны с фашистами.

А дело было так. Примерно за два-три дня до прибытия инспекции главкома ВВС к нам на аэродром Велицк прилетел командир 14-й истребительной авиадивизии полковник Зыканов с целью проверить боевую готовность полка и ход работы по переучиванию личного состава в связи с переходом на новую материальную часть — самолеты ЛаГГ. Наш аэродром Велицк являлся учебным центром 14-й истребительной авиадивизии.

Одновременно с этим была произведена проверка исполнения директивы о создании сети маскировки земляных укрытий в черте аэродрома для личного состава полка, щелей и других видов земляных сооружений с перекрытием. Но, к великому сожалению, на период этого времени никто и пальцем не пошевельнул для выполнения данной директивы, за исключением примитивного земляного сооружения для КП полка.