Джордано Бруно. Его жизнь и философская деятельность

При знакомстве с содержанием рассматриваемой книги становится понятным, почему такие впоследствии ярые защитники папства, как, например, перебежчик-протестант Гаспар Шопп, считали издание этой книги неопровержимым доказательством враждебности Бруно к папе и католицизму. Злая насмешка и уничтожающее презрение сливаются в этом удивительном стихотворении в прозе с героическим воодушевлением вечными идеалами человечности и твердою уверенностью в окончательной победе истины и справедливости. Но, несмотря на все несомненные достоинства этого произведения, оно страдает и очень существенным, хотя и извинительным для века Бруно, недостатком – именно отсутствием исторического понимания развития религиозной мысли.

Родственным по содержанию с книгой Изгнание торжествующего животного является сочинение Бруно Тайное учение пегасского коня. Здесь опять осмеиваются папа и католицизм едва ли не в еще более злой форме. Книга посвящена вымышленному епископу и наполнена цитатами из Библии и сочинений раввинов. Посвящение начинается иронической похвалою ослиной глупости. Здесь Бруно проявляет такой сарказм, которому позавидовал бы сам Вольтер.

В книге О героическом энтузиазме автор рисует в поэтических красках присущее людям стремление к идеалу. По содержанию и основной мысли эти диалоги напоминают шиллеровские Письма об эстетическом воспитании человечества. Образцы прекрасного, в особенности как они являются в произведениях искусства, переносят нас из узкой сферы эгоизма в свободное царство идеала, где человек впервые находит истинную родину своего духа. И насколько мы проникаемся этим делом, этим «лучшим сознанием», настолько охватывает нас воодушевление, энтузиазм деятельного осуществления идеала в жизни; поэтому величие души, смелость, отвага при достижении цели этих стремлений представляются у Бруно высшими добродетелями, в один ряд с которыми поставлено лишь доброжелательство к людям. Так, через посредство прекрасного достигаем мы области истины и добра! Все произведение состоит из 71 сонета; их содержание, лирическое и отчасти мистическое, получает свое разъяснение и развитие в непосредственно следующих за ними диалогах. Сонеты Бруно по яркости красок и силе выражения мысли и чувства не уступают сонетам Петрарки, и лишь по степени обработки внешней формы последние превосходят их.

Бруно находил недостойным человека томиться, как Петрарка, любовью к женщине, приносить ей в жертву всю энергию, все силы великой души, которые могут быть посвящены стремлению к божественному. «Мудрость, которая есть вместе с тем истина и красота, – вот идеал, – восклицает Бруно, – перед которым преклоняется истинный герой. Любите женщину, если желаете, но помните, что вы также поклонники бесконечного. Истина есть пища каждой истинно героической души; стремление к истине – единственное занятие, достойное героя».

Бруно были противны мелкие идеалы современной ему школы последователей Петрарки: «В апреле месяце влюбился Петрарка, в апреле же ослы обращаются к созерцанию». Его любимая женщина София – идеальный образ его собственной философии. Одним словом, он поэт-мыслитель. «И меня любили нимфы – peramarunt me Nymphae», – говорит он о себе в одном месте, и действительно, едва ли кто имел на это большее право.

Пребывание в Лондоне было лучшим временем в жизни Джордано Бруно. Там он вращался среди благороднейших умов своего века. Его окружали Фольк Гревиль, Дейер, Гарвей, Антонио Перезо, граф Лейчестер, известный каждому из Шиллеровской Марии Стюарт. Но его самым близким другом, к которому он питал восторженную любовь и которому он посвятил Изгнание торжествующего животного и О героическом энтузиазме, – был Филипп Сидней, племянник графа Лейчестера, молодой человек рыцарского характера и замечательных способностей.

Филипп Сидней в 28 лет уже находился при дворе Карла IX и пользовался его расположением, но, тем не менее, едва избежал резни Варфоломеевской ночи, скрывшись в доме английского посланника. После этого он оставил Францию, посетил Германию и Италию, занимался науками некоторое время во Франкфурте-на-Майне и в Падуе, а затем в 1575 году вернулся в Лондон. Здесь Сидней скоро стал любимцем не только королевы, но и народа, интересы которого он с необыкновенной смелостью неоднократно защищал перед Елизаветой. Один лишь он отважился представить королеве оппозиционное мнение парламента по поводу проекта бракосочетания ее с герцогом Алансонским; он же смело защищал перед Елизаветою своего дядю, графа Лейчестера. Одновременно поэт, государственный деятель и полководец, Сидней был не только постоянным защитником всех угнетенных и представителем интересов нации и тех, кто к нему обращался, но он же охранял поэзию, науку и все изящное от грубости пуритан. Преданность Филиппа Сиднея протестантизму и свободе даже других народов привела его к героическому концу. В 1585 году он явился на помощь восставшим против Испании Нидерландам. Начальствуя над кавалерией в сражение при Зутфене, кончившемся, как известно, поражением испанцев, он получил смертельную рану и скончался 14 дней спустя после победы, успев, уже на смертном одре, написать еще одну возвышенную оду.

Кроме дружбы, Бруно пользовался в доме де Кастельно нежной благосклонностью женщин; они вплели не одну душистую розу в тяжелый лавровый венок «гражданина вселенной, сына бога-солнца и матери-земли», как любил называть себя Бруно. Он, который раньше мог бы поспорить с Шопенгауэром по части пренебрежения к женщинам, теперь неоднократно восхваляет их в своих произведениях и из них больше всего Марию Боштель, жену де Кастелъно, и ее дочь Марию, относительно которой он сомневается, «родилась ли она на Земле, или спустилась к нам с неба». Бруно приобрел расположение даже Елизаветы, «этой Дианы между нимфами севера», как он ее называет. Благосклонность королевы простиралась до того, что Бруно мог во всякое время входить к ней без доклада.

К сожалению, де Кастельно в июле 1585 года был отозван со своего поста французского посланника в Лондоне и в октябре уже возвратился в Париж. Бруно как друг последовал за ним и поселился в Париже как частное лицо. Первое время он занимался изучением математических сочинений своего соотечественника Фабриция Морденса. Этому математику он посвятил два сочувственных диалога, тогда же, в 1586 году, изданных им в Париже. Кроме того, здесь он составил и напечатал комментарий к Аристотелевской книге De physico auditu. Под влиянием де Кастельно Бруно сделал попытку помириться с римской курией и даже вступил по этому поводу в переговоры с папским нунцием. Но, к сожалению, они ничем не кончились, так как научные убеждения и совесть не позволили Бруно принять поставленных ему условий.

После этого Бруно, окончательно убедившись в своем разрыве с церковью, выступил явным и сознательным противником традиционного миросозерцания и пылким провозвестником нового учения о мире. Чтоб сделать возможно большую брешь в схоластической философии, он выбрал путь публичного диспута. С этой целью им было послано ректору Сорбонны 120 тезисов против перипатетиков и 30 Пифагоровых и Платоновых положений, с просьбою разрешить их публичную защиту. В этих тезисах с поразительною точностью впервые формулированы были основные принципы нового миросозерцания. Защита была допущена, и диспут происходил в Троицын день, 25 мая 1586 года, в аудитории университета. По тогдашним обычаям, автор тезисов поручал защиту их кому-нибудь из своих друзей или последователей, сам же вмешивался в диспут лишь в случаях, когда ему казалось, что аргументация защитника недостаточна. Публика в широком смысле принимала живое участие в диспутах этого рода и относилась к ним с таким интересом, с каким в наше время она смотрит лишь на скачки, на канатных плясунов, на представления в цирках и тому подобные упражнения.

Прежде диспуты велись нередко с такой живостью и так серьезно, как будто шел вопрос о жизни и смерти. Если диспут затягивался допоздна и не был закончен, он возобновлялся на следующий день с раннего утра, причем публика не только не опаздывала, но собиралась даже раньше самих диспутантов.