Юность, опаленная войной

Заворачиваю в газету мешок и спешу на улицу Сокульскуго. Обхожу дома, в которых живут немцы,- везде тишина и спокойствие. Где-то вдалеке, за городом, играет военный оркестр. Вот и окно комнаты Верзе. К счастью, оно открыто. Еще раз оглядываюсь - и одним прыжком преодолеваю забор. Крепко хватаюсь за подоконник, отталкиваюсь от земли. Попадаю в квартиру и - застываю как вкопанный. Я в настоящем арсенале: по всем стенам расставлено оружие различных типов, около печки лежит несколько вещевых мешков, из которых торчат деревянные рукоятки гранат. Разворачиваю мешок и кладу в него все, что попадет под руку,- два автомата, три карабина, большое количество гранат и запасных магазинов. Пытаюсь все это унести - и не могу. С сожалением вытягиваю назад два - как мне кажется - самых плохих карабина. Перебрасываю мешок за окно. Через мгновение я уже у забора.

О ужас! Ствол карабина сантиметров на тридцать торчит наружу. Беспомощно оглядываюсь и лихорадочно соображаю, что бы такое предпринять. Нет, ни за что на свете не оставлю мешка здесь, под забором, и тем более не понесу обратно. Около мусорного ящика лежит куча соломы. Накладываю ее в мешок так, чтобы побольше вылезало наружу, перебрасываю мешок через плечо и как можно быстрее покидаю опасное место. По дороге решаю отнести добычу в старый, полуразвалившийся ледник у реки.

Все прошло успешно. Закапываю мешок с оружием в опилки, которые когда-то предохраняли лед от таяния. Отряхиваю штаны и - бегу на место погребальной церемонии... Появляюсь на госпитальном кладбище, когда еще звучат напыщенные, изобилующие угрозами по отношению к "бандитам" речи. Ищу взглядом мать - она стоит недалеко со знакомыми - и подхожу к ней. Она и не заметила моего отсутствия. Воздух сотрясают залпы траурного салюта.

Еще полчаса - и толпа начинает расходиться. Вместе с матерью подхожу к фрау Киршибель. Через минуту около нас оказываются Вист, Верзе и еще несколько незнакомых мне немцев. Чувствую, как у меня дрожат руки. Как обычно, начинаю размышлять, что будет дальше. Подъезжают брички. Немка забирает мать. Жестом руки Вист разрешает мне занять место на козлах около возницы. Глухо стучат колеса бричек по булыжной мостовой улицы Фарней. Через минуту мы несемся уже по Кафедральной и Сокульской.

От обилия впечатлений и страха, что вот-вот произойдет самое худшее, у меня разболелась голова. Вот мы и на месте. Опасливо сажусь на скамейку, где так часто отдыхают мать и Шафиньская. Начинаются поминки, и немцы солидно накачиваются водкой. Вскоре из открытого окна доносятся пьяное пение и смех. Некоторые выходят во двор, еле держась на ногах. В голове у меня бьется одна-единственная мысль: отсутствия оружия еще не заметили. В дверях показывается Вист с бутылкой водки и стаканом. Опираясь о дверной косяк, он зовет:

- Адамский, иди сюда... Выпей водки!

Подходит рыжий Адамский и цедит водку из поданного Вистом стакана.

"Все еще ничего не заметили",- мысленно утешаю я себя. В это время шатаясь выбегает Верзе и кричит:

- Карл, иди, иди скорее! Проклятые бандиты!

Я встаю и подхожу к вознице, с которым ехал на козлах. Не знаю, что делать - исчезнуть или еще немного подождать. В конце концов остаюсь.

- Ну и напились же немцы,- говорю я.

- Генек, иди сюда! - слышу голос матери. - Что, идем домой? - спрашиваю совершенно спокойно.

- Ты знаешь, сынок, что здесь случилось, когда мы были на похоронах? Кто-то забрал у немцев оружие! Они в бешенстве. Не знаю, что теперь будет...

- Что мне делать? - нетерпеливо спрашиваю я.

- Пока подожди. Проклинают большевиков и Сталина. Нас, вероятно, не тронут...

Я возвращаюсь на скамейку, но на всякий случай смотрю, куда же лучше всего бежать отсюда.

Немцы группками выходят из дома и занимают места в бричках. О чем-то полушепотом разговаривают. Наконец все разъезжаются...

Итак, все закончилось благополучно - я, как и первые два раза, отделался испугом.

- Сынок, идем домой,- зовет меня мать.

Я вижу, что она взволнована. На улице спрашиваю:

- Мама, а что, собственно, случилось?

- Я же говорила тебе: кто-то украл оружие.

- И что же будут делать немцы?

- Из их разговоров я поняла, что оружие они где-то достанут. Во всяком случае никому не говори о том, что здесь произошло. Они не собираются сообщать об этом в гестапо.

Дело приняло неплохой оборот. После ужина ненадолго выбегаю из дома. Темно, поэтому я напрягаю слух до предела: нет ли кого-нибудь поблизости? Но тишину нарушает только кваканье лягушек. Иду к старому леднику. Здесь еще раз внимательно прислушиваюсь - кругом спокойно. Вхожу - и мои ноги сразу утопают в мягких опилках. Я вытягиваю из тайника мешок и огородами несу его в наш сарай. Со страху мне кажется, что дверные петли скрипят слишком громко. С огромным облегчением кладу мешок на пол. Затем отодвигаю от стены клетки с кроликами и укладываю там оружие. Теперь можно спокойно возвращаться домой.

На следующий день я навожу порядок в сарае: чищу клетки, укладываю остатки дров, а одновременно произвожу учет оружия. Мои запасы довольно значительны: карабин со ста восьмьюдесятью патронами; два автомата с магазинами, полными патронов; семь ручных гранат; двадцать пять патронов к пистолету калибра 7,65 мм; голландский фонарик с динамо-машинкой. От радости я чуть не плачу. А в голове только одна мысль - теперь меня наверняка примут в партизаны!

И вдруг все чуть было не обернулось трагедией.

Через два дня гитлеровцы устроили публичную казнь советского партизана. Везде полно вооруженных солдат. Среди немцев я вижу рыжего Адамского с автоматом. Мой товарищ Чешек Квятковский{2} вздыхает:

- Этот автомат - настоящее сокровище.

- Хотел бы такой? - спрашиваю я ни с того ни с сего.

- Конечно! - Чешек недоуменно пожимает плечами.

- Тогда зайди ко мне через пару дней,- выпаливаю я неожиданно даже для самого себя.

Я и сейчас не знаю, что побудило меня принять такое решение...

На следующее утро, около одиннадцати часов, я подхожу к дому Адамского. Как обычно, в это время здесь никого нет. Обхожу дом. С минуту размышляю, что предпринять, а затем вынимаю стекло из маленького оконца в дверях черного хода. С внутренней стороны в замке торчит ключ. Поворачиваю его и вхожу в квартиру немца. На вешалке висит пояс с кобурой. Приподнимаю ее - легкая, значит, пистолета нет. Оставляю пояс в том же положении и прохожу в комнату. Оружия не вижу... Кто-то открывает ключом фронтальную дверь - я ясно слышу скрежет замка. Подбегаю к окну, открываю его и одним прыжком выскакиваю во двор. Перелетаю через забор и бегу в направлении пустого гетто, на улицу Водопойную и далее, по Гипотечной, домой. Запыхавшийся, влетаю в квартиру. Мать стирает белье.

- Мигом беги за водой. Поспеши, а то я должна идти на работу,- просит она.

Я сильно взволнован. У меня дрожат руки и ноги. С трудом поднимаю ведра и самой короткой дорогой, через двор Гоклеров, направляюсь к колонке. Рядом со мной, визжа тормозами, останавливается автомашина. В пей жандармы и шуцман Яшка Залуцкий.

- Мальчик, иди сюда,- доносится оттуда. Я оглядываюсь и вижу, что из автомашины меня манит: пальцем жандарм Венцке.

Я медленно подхожу.

- Где находится улица Сокульская? - спрашивает он.

- Надо повернуть назад, на улицу Кафедральную и затем свернуть в первую улицу налево,- объясняю я

- Иди сюда, садись в машину, покажешь, где это,- приказывает Залуцкий.

- Некогда,- вмешивается Венцке, и автомобиль разворачивается.

Теперь я хорошо вижу, что в нем кроме людей сидит немецкая овчарка. На спине у собаки широкая желтая лента с надписью: "Polizei".

Я быстро набираю воду и бегу домой. Хотя на улице жарко, надеваю теплую одежду и сапоги. Пытаюсь незаметно выйти из квартиры.

- Куда идешь? - останавливает меня мать вопросом.

- Сейчас вернусь.- Почти силой я отстраняю ее от двери.

Бегу к бетонному мосту на реке Лудзе. Делаю вид, будто разглядываю резвящихся в воде уклеек, но в действительности внимательно наблюдаю за своим домом. Внезапно я цепенею от ужаса: по улице Водопойной в направлении моего дома идут жандармы, в нескольких метрах впереди них бежит собака с желтой лентой. Вот немцы уже на нашем дворе. На мгновение овчарка останавливается, а затем, поднявшись по лестнице, входит в открытые двери квартиры...